женился на русской старообрядке и вместе с ней уехал в Варшаву. Там занял кафедру, со временем сделался знаменитым на весь мир пластическим хирургом, заработал много денег, однако жить в Польше не захотел, потому что антисемитизма там было больше, чем в СССР.
– У вас он бытовой, а у поляков идейный, – объяснил он Кате.
Жена его после переезда в Штаты умерла от тоски по дому («А точнее, по вещам, которые там остались», – сказал он недобро), а сам он вскоре взял в жены негритянку.
«Ее зовут Филлис. Почти как наши с тобой Фили, здорово, правда? Она фантастически красива. Ей, наверное, лет шестьдесят, но я такой стройной, гибкой, грациозной женщины в жизни не встречала. Представляю, какой красоткой она была в юности. У нее и сейчас очень тонкое, одухотворенное лицо и поразительное чувство юмора. А вообще это очень круто – еврею жениться на чернокожей! – писала Катя. – Знаешь почему? Потому что негры и евреи в Америке терпеть друг друга не могут. У них с ними еще хуже, чем с арабами. Хотя причина похожая. Брайтон-Бич раньше был негритянским кварталом, а потом евреи всех негров оттуда выгнали, и те не могут им этого простить. А Януш хотел доказать, что они все равно могут и дружить, и любить друг друга. Он – великий человек!»
Собственно, именно этот великий с его связями и помог Кате остаться в Америке. Делал ли он это намеренно, опять же по заданию из Вашингтона или Тель-Авива? Не думаю. Просто ему была симпатична эта девочка, может быть, кого-то напомнила, не знаю. Он был, судя по ее письмам, веселый, добрый, отзывчивый человек, любил закусывать водку солеными огурцами и селедкой, собирал в американских лесах грибы, выращивал у себя на лужайке перед домом не газон, а картошку, квасил капусту, но именно он стал причиной нашего с Катей несчастья.
Катя должна была вернуться перед Новым годом, однако ее пребывание в Америке затягивалось, письма стали приходить реже, а потом она написала, что у нее появилась новая знакомая.
«Она англичанка, и это нас сближает. Настоящие американцы, которые воспы, ну то есть белые англосаксы-протестанты – очень закрытые люди. Внешне они приветливы, доброжелательны, но никого чужого близко к себе не подпустят и в глубине души страшно недоверчивы и подозрительны. Им главное – знать, врешь ты или говоришь правду. Недаром здесь изобрели детектор лжи. А мы с Кимберли европейки, это другое, и можем друг другу доверять. К тому же у нее очень понятный английский, и мне с ней гораздо легче говорить, чем с моими кураторами в программе. Кимберли приехала в Америку, потому что Англия, по ее словам, загнивает.
– Мне стыдно об этом говорить, – призналась она однажды, – но иногда мне кажется, что я похожа на крысу, которая сбежала с тонущего корабля. Хотя, знаешь, я по Англии ужасно скучаю. Год назад я была у мамы в Лидсе и купила в магазине чемодан. И вот пока я несла его домой, ко мне обратились человек пять, чтобы помочь. В Америке, детка, этого не сделал бы никто. Несешь – неси, твои проблемы!
У Кимберли маленький ребенок, она часто берет его с собой на работу и не стесняясь кормит грудью. Она очень классная, внимательная и чуткая. Но представляешь, у меня с ней вышла сначала большая неприятность. Как-то раз она рассказала мне про своего partner. Такое Кимберли употребила слово. Ну ясное дело, думаю, не муж, а друг, партнер, любовник, и спрашиваю, а чем он занимается?
А она так посмотрела на меня и говорит:
– Работает в энергетической компании. Но сразу видно, что ты из России.
Я спрашиваю: почему ты так решила?
– Потому что никогда ни один американец, ни европеец не задал бы этот вопрос.
Какой вопрос? Я перепугалась. Я знала, что у них не принято про зарплату спрашивать, но тут-то чего.
– Мой partner – не он. Это она.
Подруга, вместе снимают жилье. А Кимберли говорит:
– I’m a lesbian.
Я обалдела. Я до этого вообще думала, что их в природе не существует. А тем более Кимберли. Такая милая, женственная, красивая. А она мне стала говорить, что американские мужчины грубы, жестоки и заняты лишь собой.
– Мой муж был американец, и ничего хорошего из этого не вышло. Это только кажется, что кругом все вежливые и воспитанные. Он меня бил, насиловал, и три года назад мы расстались.
– Но погоди, – говорю, – у тебя же грудной ребенок.
– Это было искусственное оплодотворение.
– Зачем? Больно, наверное!
– Хуже, чем рожать, – ответила она мрачно. – Только иначе это было бы неприятно для моей partner».
Я читал и думал, зачем Катя про все это пишет. Конечно, нашла себе кого-то и морочит мне голову какой-то дурой, извращенкой, чтобы притупить мою подозрительность. Поверить в то, что молодая, красивая, чувственная женщина будет долгое время одна, и где – в Америке! – смеетесь вы, что ли? Она просто меня обманывает. Я искал этот обман в ее строчках и не находил.
Maikäfer, flieg!
Войска 1-го Украинского фронта вошли во Фрайвальдау со стороны Рейвиза. Никакого сопротивления немцы не оказали, взорвалось лишь несколько мин, которые оставили солдаты вермахта перед отступлением. На русских смотрели со страхом, однако те никого не трогали, и в глазах у завоевателей читалось скорее любопытство и удивление, нежели ненависть и жажда мести. Вооруженные парни в пыльных шинелях и гимнастерках, молодые, счастливые, уцелевшие в последних жестоких боях и, кажется, сами не понимавшие, что совершили, ходили по аккуратному городку, разглядывали дома и магазины, громко разговаривали друг с другом на своем шипящем, жужжащем, звонком языке, как если бы город вдруг заполонили майские жуки. Они смеялись, показывали пальцами на витрины, и, хотя выглядели воинственно и зловеще, ничего угрожающего в их действиях не было.
В одном доме русскому солдату приглянулись штаны для верховой езды, принадлежавшие покойному мужу хозяйки. Нестарая еще женщина, одетая в длинное темное платье, смотрела помертвелыми глазами, как солдат в зеленой каске их примеряет, и молила Бога, чтобы юный дикарь поскорее забрал добычу и ушел. Однако русский никуда не уходил.
– Кауфен, кауфен! Покупать. Сколько стоит? – показывал он знаками и свирепо вращал раскосыми глазами. – Что вы за это хотеть?
– Еду, – так же знаками показала она.
Он кивнул и через пять минут вернулся из ближайшей лавки со свиным окороком и бросил его на стол. Забрал штаны и, довольный, крутя башкой, ушел. А вскоре дальше на запад ушли и почти все русские.