Люся потрогала ему лоб и в ужасе отпрянула. Для верности еще раз потрясла за плечо, парень завалился на бок, упал. Из кулака выпала маленькая пластиковая упаковка. Тут Люся поняла, что мальчик мертв, и побежала звонить в полицию.
В кармане молодого человека нашли паспорт на имя Станислава Михайловича Кондрашова. Заглянули в его смартфон, увидели фото с отцом, и сомнений не осталось – сын председателя районного суда, причем именно того района, где и найден труп. Позвонили Михаилу Михайловичу, попросили опознать тело. Труп отвезли в морг, а в следственном отделе решили, что, учитывая статус отца, дело обязательно заберут наверх, в управление. Это вопрос часа, от силы двух.
– Тебе надо поехать к отцу, побыть с ним какое-то время, – сказала мама в ответ на мое сообщение, – он ведь там совсем один. Хочешь, я за тобой заеду, отвезу тебя к нему?
– Я не уверена, что он сейчас хочет кого-то видеть, я пока не смогла ему дозвониться.
– В такой ситуации не нужно спрашивать, приехать или нет. Ты его дочь, причем теперь единственный его ребенок, ты должна быть рядом в тяжелую минуту. Ему сейчас нужно будет с кем-то поговорить. Он сейчас не может поверить в реальность происходящего, тебе нужно его поддержать.
– Вряд ли я смогу его успокоить.
– Успокоить его не сможет никто, твое дело просто быть рядом, чтобы он знал, что он не один.
Я положила в сумку смену белья на случай, если останусь ночевать, взяла кое-что из одежды. Пока я то ковыляла, то прыгала на одной ноге, появилась мама. Вид у нее был серьезный и даже печальный. Хотя Стасик и был ей совершенно посторонним человеком, но мама вообще близко к сердцу принимала, когда умирают молодые люди.
– Пока нет никаких подробностей? – спросила она, садясь за руль. – Пристегнись. Тебе удобно?
– Ты про какие подробности спрашиваешь? О смерти Стасика? Я надеюсь услышать что-то новое от отца. Я знаю только название клоаки, где его нашли. И что внешних следов насильственной смерти нет. Больше пока ничего.
Я рассказала о скандале, произошедшем на папином юбилее, сразу, как только узнала сама, так что мама была в курсе. Тогда она не стала комментировать события, просто сказала: «Фу, какая гадость», и больше мы к этой теме не возвращались. Теперь она, как настоящий юрист, начала сопоставлять факты.
– Стасик с тех пор не появлялся дома?
– Не знаю, мам, думаю, нет. А там уж…
– Странно это как-то. Сначала он выкидывает омерзительный фортель, который, судя по твоим рассказам, совсем не в его духе, причем делает плохо и отцу, и этой девице, и самому себе. Во имя чего? Зачем? Потом неожиданно погибает по неизвестной причине. Как-то все это нелепо и очень странно. Ты веришь в то, что эти события не взаимосвязаны?
– Если честно, нет. Не верю. Но это мы с тобой после обсудим. Сейчас у меня слишком мало информации.
Остаток дороги мы молчали.
Дверь нам открыла заплаканная Клавдия, папина помощница по хозяйству. При виде меня она открыла рот, чтобы что-то сказать, но когда за моей спиной показалась мама – а Клавдия вряд ли могла знать ее в лицо, – домработница предпочла промолчать, только жестом пригласила нас в отцовский кабинет. Я решила отстать от мамы, задержавшись в гостиной, чтобы она выразила свои соболезнования тет-а-тет. Я-то собиралась остаться, так что могла и подождать. Оказавшись наедине со мной, Клавдия дала волю чувствам – залилась слезами не на шутку.
– Как же так? – причитала она. – Он ведь никогда ничего такого не употреблял, что за бесы его разожгли?
– А откуда известно, что он что-то употреблял? Для экспертизы еще рановато.
– Да я точно не знаю, краем уха слышала, Михал Михалыч говорил… – всхлипывала Клавдия, – может, я не так что-то поняла. Я должна тебе пожаловаться, он не стал обедать и сказал, что не будет ужинать. Я знаю, что потом ему будет плохо. Тебе надо как-то повлиять.
– Постараюсь. Коньяку у вас нет?
– Тебе или ему?
– Мне.
– Есть, конечно, сейчас принесу…
Клавдия вышла, и в этот момент в гостиной показалась мама.
– Иди, дочь, – сказала она и положила мне руку на плечо, – не бойся, он хорошо держится.
– Сейчас, только коньяку выпью.
– У него на столе стоит начатый коньяк, с ним и выпьешь.
– И с ним я тоже выпью, – пообещала я, прислушиваясь, не идет ли Клавдия.
Мама чмокнула меня в щеку и ушла, а я почти залпом выпила свою порцию и поковыляла в кабинет, так и не придумав, что сказать отцу – коньяк расширил сосуды, но прилива мысли так и не обеспечил…
Оказалось, ничего придумывать было и не нужно. Отец не нуждался в словах утешения. У него было скорбное, осунувшееся лицо, красные глаза, но за своим замечательным, мощным дубовым столом он сидел прямо, внимательно глядя в ноутбук. Подойдя ближе, я увидела, что он листает какие-то фотографии, что-то записывает. Я обняла его за плечи, и он поцеловал мне руку. В словах необходимости не было.
– Клавдия сказала, ты совсем ничего не ел, – все же заговорила я, – желудок будет болеть.
– Это не принципиально, пусть болит, – согласился отец.
– Папа, это не подход, не нужно добавлять проблем, достаточно тех, что уже есть.
– Ты права, моя взрослая умная дочь, – вздохнул отец, – теперь единственная.
У меня навернулись слезы, но давать им волю было нельзя, пусть отец сначала хоть немного поест, поплачем потом.
– Сказать Клавдии, чтобы принесла что-нибудь сюда? Или будем ужинать как взрослые?
– Как взрослые вряд ли, – буркнул отец, – дай бог, чтобы мне хоть что-то в горло пролезло. Давай здесь, заодно посмотрим кое-что.
Из предложенного Клавдией я выбрала свежий хлеб, холодные телячьи котлеты и только что пожаренные горячие кабачковые оладьи. И оказалась права – отец без протеста съел бутерброд с котлетой и, продолжая поиски в ноутбуке, незаметно смел с блюда несколько оладушков. Я более или менее успокоилась, по крайней мере приступа, который мог бы наступить из-за нарушения режима питания, не будет.