Сережа пытался найти глазами веселенькую, светлую кокетливую шляпку, но кроме Мамона на реке никого не было. «Может быть, Юля уже загорает, лежа в траве», – подумал он и прошел вдоль берега к тому месту, где они вчера купались, где лежали в траве. Помятая трава уже поднялась, но Юли не было. «Чтобы удобнее было выходить из воды, следует укрепить топкий берег», – вспомнил он. Вчера на это намекнула Юля, и он стал искать дощечку. Дощечки не нашлось, но кто-то метрах в ста от того места, где они купались, видимо еще по весне, откопал в виде ступеней на берегу для рыбной ловли дорожку и положил на нее фанеру. Место было давно заброшено, но фанера пошла в дело.
«А завтра следует прихватить парочку кирпичей», – укрепляя берег, подумал Сережа и снова посмотрел туда, где от деревни вдоль реки вилась тропка. Нет, Юли не было.
«Неужели она не придет! – подумал он. А, впрочем, раз мы не договаривались о времени встречи, то она еще подойдет». И, чтобы скоротать время, он выкупался и пошел к Мамону.
Сережа раздвинул стебли тростника, увидел блестевшую на солнце желто-красную лысину рыбака, подошел и поздоровался.
– А, это ты. А я без курева сижу. Одолжи парочку сигарет, – попросил Мамон, скосив на него подрагивающий глаз.
– Некурящий.
– Это хорошо. Курево, говорят, хуже водки. А я по глупости с армии пристрастился. Чай бы уж на те деньги, что выкурил, машину давно бы купил.
– Как седни, дядя Мамон, рыбалка? Что-нибудь попало? – спросил Сережа и заглянул в ложбинку, где, покрытые лопухами, лежали два, каждый килограмма на полтора, сазана.
– Седни, считай, ничего.
– Не брало?
– Два крючка оборвало. Один зря большой был, как взял, так потянул, потянул. Чувствую, сейчас леску оборвет, даже сачок не стал брать, удилишку в воду бросил. Думаю, пускай помотается, потаскает, а как устанет, пристанет к берегу, я его сачком подсеку. Так он, зараза, видно бывалый: на чистую воду не пошел, а вдоль берега. Удилишка запуталась в камышах, леску перестало пружинить, по самый крючок оборвал.
– Здоровый?
– Зря большой.
– Ну, на сколько килограмм?
– Я же за хвост его не держал.
– Ну, хотя бы, примерно?
– Как схватил и потащил. Сачок, говорю, не брал. Бросил удилишку, а он в камыши. Если сазан килограмма на три, я его возьму на леску ноль три. Повожу, повожу, как ослабнет, подведу к берегу и сачком. Главное слабину не давать – с разгона порвет! А если крупнее возьмет, то как выйдет.
– А если леску толще взять?
– Он не дурак. Умный. На толстую не берет. У меня всего на одной удилишке, для спортивного интереса, ноль пять. А месяца два назад, по весне, на нее на восемь килограмм сазан взял. Я его полчаса, прежде чем сачком подсечь, водил. Без рук остался. Хитрый был, зараза. Два раза выпрыгивал из сачка. Вытащил насилу. На верхней губе, вот не поверишь, семь крючков.
– Каких?
– Рыболовных, каких же еще.
– А крючки-то были ваши?
– У других оборвал. Я свои знаю. А если рыбу нужно, бери. Бутылку завтра принесешь. Мне, может, и с убытком, зато домой налегке пойду.
Нет, рыба Сереже была не нужна.
– А вы, дядя Мамон, самую большую рыбу на сколько ловили? – взглянув на тропку и не увидев Юли, спросил он?
– На одиннадцать килограмм сазана, на икромете, строго́й на мели заколол. Больше метра «поросенок» был. А сомов пуда на два брал. Что ни говори, а рыбы год от года все меньше и меньше… Допрежде, помню, здесь и судаки, и лещи широкие, как доска, и жереха попадались, а сейчас сазан, и тот на убыль пошел. Всю рыбу потравили удобрениями с полей. Свалят на краю поля у реки кучей, не срасходуют, а по весне его паводком в реку смоет.
Мамон увидел, как лениво зашевелился один из поплавков.
– Раки и сопляки донимают, – сказал он и ловко подсек.
Удилишка прогнулась. На поверхности воды показался с растопыренными клешнями с мужскую ладонь рак. Плюхнувшись о берег, он быстро-быстро заработал, словно был еще в воде, хвостом, но не тут-то было! Мамон придавил его к земле ботинком и, повозившись, отцепил крючок. Затем взял рака за спинку и откинул Сереже.
– Возьми.
– А что я с ним буду делать? – спросил Сережа.
– Было бы десятка два, сварили бы в ведре с солью; с пивом рачья закусь лучше воблы. А так пойдешь купаться, выкинь в реку, только подальше от меня.
Мамон взял мешочек с оставшимися отрубями и, думая, что пора уже сворачивать удочки, стал разбрасывать на поплавки подкормку.
Сережа в очередной раз взглянул на вьющуюся вдоль реки тропку. Без Юли было скучно. «Неужели она не придет?» – подумал он и пошел купаться.
9
Юля пришла после обеда. Она издали ещё увидела, что кто-то загорает на берегу, и сердце ей подсказало, что это Сережа.
– Привет! Ты уже здесь давно? А я вишню тетке помогала собирать. Вот, смотри, – она показала Сереже, обратив внимание, что он не сводит с неё горящих глаз, в нескольких местах поцарапанные руки. – Ничего, что я к тебе на ты?
– Конечно.
– Водичка сегодня теплая? Ты уже купался?
– Два раза.
Сегодня на голове у Юли была та же кокетливая с широкими полями шляпка, а одета она была в коротенькие, намного выше коленей, на кожаном ремешке светло-коричневые, с бахромкой по краям, шортики, под цвет им была из полупрозрачной ткани без рукавов блузка, которая не была застегнута на пуговки, а завязана на узелочек и на ладонь не доходила до шортиков. Таким образом, её животик был полуприкрыт. И в этом её облике было особое очарование. Её животик, словно магнитом, притягивал его глаза.
«Как смотрит! Как смотрит он на меня!» – с удовлетворением подумала Юля. Для неё было ясно, что так может смотреть только по уши влюбленный. Её поражало сияние, озарявшее его лицо, радостное удивление, мелькавшее в глазах. Такое в наши дни можно встретить не часто. Впрочем, где-то она подобное видела. Где? Ах да – в зеркале!
Ей показалось, что в его взгляде она узнала себя. У неё такой же изгиб губ и взмах ресниц. Вот это да! У нее с ним оказывается больше общего, чем казалось. «С ним я потеряю голову!» – мелькнуло у нее в голове.
Юля медленно повернула голову и посмотрела на Сережу так, что он забыл обо всем. В её глазах он увидел насмешку и страсть, обещание ласк и предсказание боли, нежность и предсказание измены.
– Когда я собирала вишню, меня напекло. Я думала только о воде. Идем купаться. Я уже раздеваюсь, – сказала она, развязывая узелочек на блузке, и пошла по высокой траве на вчерашнее место.
Она полагала, что с Сережей они встретятся у реки, но он, ослепленный ею, шел за ней. Юля обернулась. «Какой он, однако, недогадливый. Впрочем, все влюбленные глупеют», – с удовлетворением подумала она, но ничего не сказала.
Без тени смущения раздевшись, Юля достала из пакета настольное зеркальце и подала его Сереже.