все так и поет. Я чувствую губы на своем животе, он целует меня чуть ниже пупка, вычерчивая языком тропинку вниз, и я сладко выгибаюсь вверх, подставляя грудь под его горячие руки.
Как будто вся я – полотно под рукой художника: он водит по нему кисточкой, макая в краску чувств. И я не знаю, где нажим усилится, а где будет едва ощутимое касание, от которого расцветут нежные розы под светом горячего солнца, к которому тянусь, чтобы попробовать вкус лета на кончике языка.
– Не могу дождаться, – говорит он, и я открываю глаза, видя Артана над собой.
Мы полностью обнажены, но даже не помню, когда сбросила одежду. Я так соскучилась, что забыла обо всем, потянувшись к нему, меняясь местами, оказываясь сверху. Его довольная ухмылка греет сердце, и я привстаю, чтобы медленно-медленно опуститься вниз, запрокидывая голову, пока он чуть сжимает мое горло, целуя распаленную грудь.
Почти сразу теряю контроль – и он возвращает меня обратно в постель, возвышаясь надо мной, заслоняя тусклый свет лампы. В полутьме его светлые волосы темнеют, и сам он превращается в темную глыбу, вдавливающую меня в тонкую ткань.
Я сильно прикусываю нижнюю губу, мне почти больно от его торопливых движений, от того, как он сжимает мои запястья, прижимаясь с такой силой, что задыхаюсь от невыносимо быстрого темпа.
Арт неумолим, он будто заново завоевывает меня, что-то доказывая самому себе, отчего нити слияния дрожат натянутыми лесками, готовыми вот-вот порваться. Но когда он кричит мое имя, в горячке забывая обо всем, а после опускается вниз, прижимаясь головой к моей груди и кладя руку мне между ног, я падаю в ту же тьму, что и он, забившись под ним, как маленькая птичка. В глазах потемнело, и внутри разлился горячий огонь, накрывший такой тяжелой усталостью, что я почти не ощущаю веса мужчины надо мной.
– Я и не думал, что это будет так хорошо, – хриплым, чужим голосом говорит он. Открывая глаза, смотрю в его лицо, полное истинного блаженства, и смеюсь.
– Как ты мог забыть наше лето? Порой мы не вылезали из постели несколько дней! – смех колокольчиком разносится по комнате, и я целую его, ощущая в себе его пальцы, разминающие меня снизу.
Без слов понимаю, что наша разлука требует еще одного раунда. И поэтому, вновь соблазнительно прикусив губу, откидываюсь обратно на подушку, подставляя шею под новые жаркие поцелуи, от которых темнеет в глазах, и внутри сжимаются тысячи канатов.
Я погружаюсь все глубже и глубже, расслабляясь до абсолютной беззащитности, до срывов покровов, до желанной безмятежности, после которой все видится в розоватой дымке с привкусом вина и шоколада. Будто слышен щебет птиц – так сердце радуется, что я вновь в объятиях возлюбленного, и кошмар остался где-то там, позади, и теперь все будет хорошо…
Не будет.
Я скорее почувствовала холодное дуновение сквозняка, чем услышала голос в момент, когда меня подбросило на горную вершину наслаждения, от которого я раскинула руки в стороны, чувствуя мужские ладони на бедрах, удерживающие меня над собой.
Голос донесся из-за спины. Жесткий, обозленный, полный неприкрытого торжества:
– Интересно, и что же у нас здесь происходит?..
Глава 23
Час расплаты
Никлос
Глядя на нее спящую, Ник знал, что уже не сможет отступить. Все, что было, привело к неотвратимости грядущего краха. Он знал о ее лжи. Знал о планируемом побеге и был в курсе практически всего, кроме самого главного – как она обойдет Сделку? Этот вопрос волновал не только короля, но и его учителя, который раз за разом обдумывал возможные планы смышленого малого Артана Гадельера. Тот, видимо, придумал способ освободить Селесту, но как? Этого в письмах не было. И некто Клычок, арестованный сразу после последнего визита белокрылой, под пытками не выдал тайн своего друга.
Жернова королевской мельницы хорошо поработали, перемалывая контакты девушки в поисках врагов. Даже могущественные монашки были вынуждены уступить, выдав тайну обучения Селесты у Кукулейко, взятого под стражу в его тайной норе и посаженного в антимагическую клетку, как Ктуул. К сожалению, допросить шамана не вышло: он был так плох, что чуть не умер после первой же пытки обыкновенной водой.
Крепко-накрепко сплетались вокруг Селесты королевские сети. Повсюду шныряли серые мыши Богарта, докладывавшие о каждом ее поступке.
Оставалось только подсечь. И самым подходящим днем был конец года, ведь Ник знал, когда примерно прибудет Артан. Тогда удастся разом покончить со всем.
Но сейчас, глядя, как сладко посапывает девушка, прижав кулачок к подбородку и подогнув под себя одеяло, король колебался. Невесомо дотронувшись до ее лба, он наклонился, произнося сумбурную речь, которую закончил словами: «Держись подле меня, Сэлли…»
Выйдя из спальни, он направился прямиком к своему учителю, зная, что уже не сможет заснуть в эту ночь. На подходах в лабиринте ему повстречался молодой человек, вышедший из тени на свет магической лампы.
Его золотистые кудри в темноте отсвечивали неестественной белизной, а голубые глаза чернели, когда он улыбался.
При взгляде на него острое чувство гадливости охватило Ника, и он поморщился, сам себе не веря, что говорит с этим человеком на равных. Хотелось врезать ему по лицу, стирая мерзкую ухмылочку, в которой так и читалось понимание королевских чувств.
– Исчезни с глаз моих, – процедил король. – И придерживайся плана! Тебе не понравится то, что я сделаю с тобой, если все запорешь!
– Как будет угодно, великий и могучий Клос, – медоточиво протянул мужчина, склоняя голову, пряча лихорадочный блеск глаз.
Из-за сквозняков замигала лампа, на миг полностью погаснув. Но вот она загорелась вновь, освещая пустой коридор. Никлос задумчиво глядел в пустоту. Ему стало холодно. Мороз пробирал до костей.
* * *
«Тебе нельзя сомневаться, – шепчет голос в голове. – Ты не тот человек, которому такое позволено. Твои решения – безошибочны. Другие должны следовать за тобой, ведь ты – истина для всех. Мир должен подстраиваться под тебя, а не ты – под него. Твоя сила – превыше всего».
Куда бы Ник ни направлялся – голос следовал за ним, отражаясь в его поступках и решениях. Король чувствовал свое право досыта кормиться из котла Жизни, полной ложкой зачерпывая блага, отбрасывая опостылевший пресный мед, замещая его божественной амброзией. Упадок сил, длившийся почти всю осень, уступил место полноводной реке огромной мощи, и Никлос только искал повод утолить свою ярость. Одно лишь удерживало его. Одна досадная мелочь, которую нельзя было изменить лишь усилием воли и желанием. Требовалось терпение, чтобы сломить тростинку.