Тир сделал шаг вперед – всего только один шаг. А затем медленным, грациозным движением поднялся на задние лапы во весь свой рост. Даже теперь, вот в эту самую трагическую минуту, Лангдон подумал: «Как он великолепен!» Со своей стороны и он не двигался с места; он смотрел в упор на Тира и только старался поскорее придумать, что ему прежде всего надо будет делать, когда зверь двинется на него. Тогда он отскочит к самому краю и бросится в пропасть. Там, внизу, представлялся только один шанс из тысячи на спасение. Возможно, что, падая в пропасть, он успеет ухватиться за какой-нибудь выступ или повиснуть на скале.
А Тир!
Вдруг неожиданно он наткнулся на человека! Это было то самое существо, которое охотилось на него, то самое существо, которое ранило его, – и он был так близко от него, что мог достать до него лапой и задрать его! Но как же оно было теперь слабо и бледно, как дрожало от страха! Где же его странный гром? Куда девались его обжигавшие молнии? Почему оно не производит шума? Даже собака сделала бы теперь больше, чем это существо, потому что собака оскалила бы зубы, стала бы рычать и бросаться. А эта дрянь, которая называется человеком, даже ничего не может сделать! И великое сомнение вдруг стало закрадываться в массивную голову Тира. Да полно, могло ли действительно поранить его это дрожащее, безвредное, испуганное существо? Он чуял, что от него пахло человеком. Запах стоял кругом густой. И тем не менее от этого человека не исходило ровно никакого вреда.
А затем, так же медленно, Тир опустился на все четыре ноги. Он смотрел на человека в упор. Двинься, шелохнись Лангдон, – и он был бы мертв. Но Тир не был таким убийцей, как человек. Еще с полминуты он ждал, что его тронут или, по крайней мере, что ему погрозят. Но не случилось ни того ни другого, – и это его удивило. Он опустил нос к самой земле, так что Лангдон видел, как от его дыхания пыль стала разлетаться по сторонам. И еще после этого целые бесконечные и ужасные полминуты медведь и человек смотрели друг на друга. Затем медленно, полный сомнения, Тир повернул назад. Он рычал. Зубы у него были оскалены. Но все-таки для него не представлялось еще никакого повода вступать в борьбу, потому что этот скорчившийся от страха, прижавшийся к скале пигмей не выказывал ни малейшего намерения с ним сразиться. Тир знал, что дальше ему уже некуда идти, так как путь загораживала каменная стена. Будь здесь ход далее, то для Лангдона все могло бы обойтись совсем иначе. Но делать было нечего, Тир, не спеша, удалился в ту же сторону, откуда пришел, низко повесив свою громадную голову и, точно костяными кастаньетами, стуча на ходу о камни когтями: «клик-клик-клик»…
Только теперь стало казаться Лангдону, что он все еще дышит и что сердце у него опять бьется. Он громко зарыдал. Затем он хотел было идти, но ноги отказались ему повиноваться. Он переждал минуту, две, три; потом украдкой обогнул камень, вокруг которого обошел Тир. Но кругом уже не было видно ничего, и он стал шаг за шагом отходить обратно к лужку, все еще наблюдая и прислушиваясь и сжимая в руке сломанное ружье. Выйдя на открытое место, он спрятался за камень и в трехстах ярдах впереди себя увидел Тира, который, по-прежнему не торопясь, поднимался уже на горный кряж, чтобы спуститься с него в противоположную долину. Только тогда Лангдон отправился дальше, когда Тир показался уже на самом гребне и затем исчез по ту его сторону совсем. Когда же Лангдон добрался наконец до той площадки, на которой была привязана его лошадь, то Тира уже и след простыл. Лошадь все еще стояла там, где он ее оставил. И только взобравшись в седло, Лангдон почувствовал, что был наконец в полной безопасности. Тогда он стал смеяться, петь, проявлять подвижность, от радости дурить и, доехав наконец до долины, вспомнил о трубке и набил ее свежим табаком.
– Ах ты, громадный медведище!.. – проговорил он, и каждый фибр задрожал в нем от приятного возбуждения, когда он в первый раз услышал свой голос. – Какой же ты добрый! Ты – чудовище, но сердце у тебя более великодушное, чем у человека! Уж если б я так прижал тебя в угол, то убил бы наверняка. А ты, ты прижал в угол меня, – и все-таки подарил мне жизнь!
Он поехал прямо к лагерю. Он отлично понял, что этот случай в его жизни подвел окончательный итог той великой перемене, которая давно уже назревала внутри его. Он встретился с владыкой гор при таких обстоятельствах, при каких редко кто встречается с медведем; он стоял лицом к лицу со смертью, и в самую последнюю минуту четвероногий зверь, которого он так преследовал и увечил, вдруг оказался великодушнее его. Он знал, что Брюс этого не поймет, что он даже вовсе не сумеет его понять, но в нем-то самом этот день и этот час произвели такой переворот, значения которого он не забудет во всю свою жизнь. Теперь он был убежден, что с этой минуты уже никогда больше не будет охотиться на Тира и на других представителей его породы.
Он приехал к себе в лагерь, приготовил себе обед и когда ел вместе с Мусквой, то строил новые планы на последующие дни и недели. Он отправит Брюса назад, чтобы завтра же вернуть обратно Метузина, и больше уже никто из них не будет охотиться на гризли. Они отправятся на Скину, а возможно даже что и на Юкон, и постараются к первым числам сентября добраться до страны карибу, а оттуда уже выберутся к цивилизации со стороны прерий, которые начинаются от Скалистых гор. Он возьмет Мускву с собой. Когда они вернутся обратно к людям и в города, то будут большими друзьями. Но ему и тогда все еще не приходило в голову, каким ужасом это было бы для Мусквы.
Было два часа, а он все еще мечтал о новых и неизвестных еще экскурсиях на Дальний Север, как вдруг послышался шум, который его обеспокоил. В первые минуты он не обращал на него внимания, так как относил его к общему рокоту долины. Но шум медленно и настойчиво увеличивался и наконец заставил его подняться с места, где он лежал, прислонившись спиною к дереву, и выйти из леса, чтобы лучше слышать. Мусква следовал за ним, и когда остановился Лангдон, то остановился и он. Пытливо он насторожил свои ушки и обернулся к северу. Шум приближался именно оттуда.
Лангдон тотчас же узнал его, хотя и был того мнения, что его слух мог изменить ему. Это не могло быть лаем собак! В это время Брюс и Метузин должны находиться с собаками где-нибудь далеко отсюда к югу; по крайней мере, Метузин должен находиться там, хотя бы Брюс и возвращался обратно к лагерю! Звук сразу стал отчетливым, и Лангдон понял тогда, что не ошибся. Это действительно бежали по долине собаки. Что-то заставило Брюса и Метузина идти на север вместо того, чтобы возвращаться на юг. И собаки лаяли так ожесточенно, так пламенно, что он сразу же догадался, что они затравили какого-нибудь зверя. Во всей этой долине, вдоль ее и поперек, могло быть только одно живое существо, на которое Брюс мог бы напустить своих собак, – и этим существом был только громадный гризли!