сейчас – не скажут. Некому сказать.
Едем мы и едем. То день, то ночь. Вечером Хаза и утром Хаза. Мне-то сначала все казалось несерьезным. Я этой девчонке в отцы годился! А потом смотрю – ай-нанэ-нанэ, потянулись между нами невидимые ниточки! Мы на них играли, словно на струнах! Исподволь как-то. Ай, чавалэ! Не было бы Воржи! А ее и не было; Хаза была!
Ночью я прислушивался к ее дыханью. Мысли прыгали, словно вши.
Я однажды сижу, и вдруг на мне чья-то рука волосы шевелит! Я ее отвел:
– Брата чеши. У нас так не принято!
Стали болтать – про них и про нас. Ну салахоры! У них, чавалэ, женщины вовсе гадать не ходят! Они не умеют! Наша – любая! – по ладони, на картах, по Черной Книге, а у них – никто. Я все дивился – как это так? А вот так-то и так-то. Глаза как рыбки! Хороша невеста, только родом не вышла. Костер нас грел, и никто не мешал. Конь стоял тихо. Заснули поздно, так завелось.
Прошло два дня.
Антощ по-прежнему сосал свое пойло. У него весь мир утоп на донышко бутылки. Каждому свой грех. Я это понял. От него все муки. Подчас накатит – хоть землю ешь! Хуже лихорадки. Днем еще ничего, а по ночам… – одолевало! Я ворочался, молился, Воржу представлял, а дурь как была, никуда не девалась.
И Хаза тоже!.. Чистый родничок! Не плюнешь же в него! – я так рассуждал, да ведь невозможно рассуждать все время! Глупая девчонка!
Монетка на шее у нее болталась, со сватовства. Болталась-болталась, и вдруг не болтается! Куда пропала? Я так и спросил, когда Антощ заснул:
– А где монетка?
– Я потеряла.
– Ты мне не ври!
– Ты сам себе врешь!
– Это почему? – я в глаза ее глянул, а там – огонь! Все мозги сгорели.
– Пойдем на реку, – говорю ей мрачно. Если увяз, так тому и быть!
– А что я там забыла?
– Тебе понравится.
И пошел. А она за мной. Голова кружилась. Себя не помню.
Вдруг зашипело. Я отскочил, а гадюка – шнырь – из-под ног в траву. Мать ее копытом! Чуть не наступил! Мне повезло.
– Тяпнула, нет?
Я смотрю на Хазу… Да разве можно! Змея на дороге! Куда яснее? Одна ночь будет сладкой, а потом кувыркнется в судьбе чего-то – не удивляйся!
Дэвлалэ-Дэвла! Спасибо, что ты про меня всегда помнишь и мне не даешь о тебе забыть!
– Пойдем-ка назад.
Хаза не поняла – стоит и смотрит. Как объяснить ей? Я разозлился. С какого-такого надо ей объяснять?! Не хочу и не буду! Хаза так не считала. Она была смелой. Когда мы вернулись, она спросила:
– Невесту вспоминаешь?
– Да так.
– Неправда. Я же вижу. Ты забыть ее не можешь.
– У нас об этом не говорят.
– У кого «у вас»? У лошадников? Где же они? Покажи мне!
Я постучал пальцем по виску, а потом по сердцу:
– То, что понимается, то не говорится.
– Я не понимаю.
– Ладно. Скажу, – я смотрел в пустоту. – Воржа тут ни при чем. Я ее не любил, никогда не любил.
– Зачем же ищешь? Отобрать? Или отомстить?
Я ответил ей, как мужчине – честно и очень серьезно, потому что Хаза из тысячи слов выбрала правильные.
Я сказал:
– Я должен увидеться с ней. Хоть один раз! Это все решит. Мне спокойно будет. Понимаешь? Как ты можешь это понять?! Вы вообще, салахоры, странные.
– Почему?
– По кочану. Я же не спрашиваю, думаешь ли ты про своего жениха.
– Он умер, – спокойно сказала Хаза.
– Ты не видала.
– Антощ видал.
– А вдруг он ошибся, и жених твой на деле остался в живых и ищет тебя?
– Ну и что?
Меня словно кольнуло – ведь и Воржа могла рассуждать точно так же!
Я опять рассердился:
– Так нельзя говорить! И думать нельзя!
– Дэвлалэ-Дэвла! Ты мне не отец, чтоб меня учить!
– Чего взбрыкнула?
– Ведьма лягнула!
Съел бы я ее сердце! Пылкая кровь. Мне такие любы. И ходит-то как – юбка пыль заметает, горит, как знамя: весь мир пройду, ничего мне не будет!
С тех самых пор серьезных разговоров у нас не случалось. «Ну ее к черту!» – бодрился я, а в груди тревога – все ли здесь так? Не промахнусь ли? Вот приеду я к Ворже. У Воржи – муж. Его роль простая – получить ножом в брюхо. А Воржа – что же? Пойдет за меня? После всего-то! Нужно мне это? А Хаза – молодец. Она меня любит. Вон как резвится! Варит обед – языком цоки-цоки, руками водит… Смотри, мол, какую ты упустил!.. Готовит и танцует! Я уж подумал – может, гадюка та была не от Бога? Плащ постарался! Откуда я знаю?
Спросил у Выдры:
– В Буковине тепло?
– Теплей, чем у вас.
Я лежал на подушках. Недолгое солнце прогрело мне кости, и мысли из них пошли самые лучшие – не Воржа, так Хаза! Что я тревожусь? И так, и эдак – мне хорошо; и с той, и с другой! Уйдем в Буковину – от Указа подальше. Земля – большая!
До Ствильно уже оставалось недолго – взять в объезд Аккаинский кряж, и мы у цели. Этот путь был окольный, но через горы в бричке не проехать. Я был там с Мушей. В горах – красиво. Подъем одолеешь – и ай-нанэ! Вот что видят птицы!
Я не стерпел. Говорю – как хотите, а мне надо туда.
Антощ:
– Зачем?
– Душа просит.
– Когда вернешься?
– Утром. Не знаю, – я выпряг коня, нацепил седло, ну и вперед, точнее наверх.
Тропа вертелась вдоль шустрой речки. Вода в ней скакала, как дикая обезьяна. Ветер был душистый от кедровой смолы. Из земли торчали камни и серые корни. Конь мой сначала боялся ступать, а потом приладился, хоть бы хны!
Горы – это песня! С перевала взглянешь – елки как игрушечные, лошади – букашки, озеро – с блюдце, кажется, что близко, а пока дойдешь – сорок песен вспомнишь. Что говорить! В горах все иначе. Мох там алый, как мак. Честная правда! Клумбы из бабочек. Горные цепи – одна за одной, вблизи они темные, вдали голубые. Облака над ними, как перекрытие, а выше – небо! Стемнеет, весь купол – в алмазной крошке.
Я пожалел, что не взял с собой Хазу. Ей бы понравилось. Она бы вздохнула.
Дорога вела через мертвую рощу. Деревья в ней были сухие и страшные, ветки колючие. Муша пугал тем, что это гребенки и ночью об них чешут спины лесные великаны.
Пора уже было искать ночлег. Я спустился в долину, к руслу реки, наломал корней и развел костер. За горбатой скалою ревел водопад. Я сходил посмотреть. Он был