ближний круг, зондировать внешний, и теперь этот постоянный страх потерять вновь обретенную дочь.
Однако, созерцание родной природы, этого материального мира, такого сказочного и такого хрупкого, успокаивало, вселяло надежду, что не очерствеют души людские и эта вечная борьба, когда то закончится победой светлых сил, над темными, и наступит благодать.
Потом пришло осознание, что это ее судьба, это ее миссия, она неразрывно связана с этой волшебной планетой, и она не имеет права прятаться в глуши, когда «погане» будут переворачивать мир с ног на голову. Так, что? Отдать на попрание врагам рода человеческого, этот рай земной? Нет. «Покой нам только снится». Значит, опять – бой?
– Но зачем мне это все показывают? Скопление нечисти в одном месте, и в таком количестве, говорит о том, что там что-то затевается.
Она вытянула руки и с головой «нырнула» в черную муть озера.
***
Внизу, на огромной площади, шумела, бряцала оружием и доспехами коричневая масса. Когда-то и они были людьми, теперь они назывались «погане» с налитыми кровью глазами и осатанелой ненавистью, к верхнему миру. Чувствовалось, что в этой неуправляемой толпе, идет брожение. Накручивая себя рычанием, хриплыми возгласами, они готовы к мятежу – стихийному, жестокому, кровопролитному.
– Так уж и стихийному?
Оленька присмотрелась. В толпе, то там, то здесь появлялись «рогачи». Одежда на них была не коричневая, а темно-красного цвета, без головных уборов, но с небольшими рожками. Видно было, что это «заводилы». Они периодически подскакивали, выкрикивали угрозы, показывали непристойные жесты.
А та часть коричневой толпы, вокруг одного рогатого, единым духом подхватывала призыв к действию – кто – ревом, кто – бранью, кто вытьем. И так по всему периметру.
– Похоже, их готовят к сражению. Но у нас, же с ними перемирие…
Она невидимо «затесалась» между протестующими и услышала слова «портал», «предательство», «измена», «Москва». И, вдруг, она похолодела от ужаса.
– Неужели Чан Ми опять ходила ванну и открыла портал?
– Так, стоп, погане и рогачи исполнители, а кто варит эту мерзкую кашу? Она отошла подальше от толпы, и, прислонившись к фонарному столбу, что злобно щерился разбитым плафоном, прикрыла глаза.
Деревенская изба ярко освещалась открытым огнем из черных и коричневых толстых свечей. Они, словно букет из экзотических, чуждых нашему миру цветов в вазоне, пылали головками, плавили свои стебли и черная кровь из них каплями падала на деревянный стол.
Возле печи, спиной к Оленьке, стояла сгорбленная старушка, в опрятном синем платье в белый горошек. Когда-то тонкую талию опоясывал накрахмаленный белоснежный фартук, завязанный огромным кокетливым бантом на спине. Она помешивала черпаком с длинной ручкой, содержимое закопченного казана в печи, периодически пробуя варево на вкус.
Распахнулась дверь, и на пороге появился молодой человек лет тридцати. На фоне серой майки без рукавов, его татуировки, что сплошь покрывали руки и шею, отливали синевой. Узкий черный галстук на голой шее. Черные бриджи с высокими, до колен сапогами, в одной руке плетка, которой он похлопывал по ладони второй руки.
Старушка, видать, глуховата, она никак не отреагировала на шум у двери. Да, и мужчина, похоже, был у себя дома, он и не оглянулся по сторонам, а сразу направился к старушке. И тут, Оленька сдвинула брови. Мужчина хлопнул своей плеткой по тому месту у женщины, что ниже спины, та вздрогнула, но не повернулась. И тогда он просунул свои руки ей подмышки, и, видимо стал тискать грудь, а бабулька, озорно захихикала, и повернула к нему свой открытый беззубый рот.
Люди преклонного возраста, редко смотрятся в зеркало. Что там можно увидеть интересного? Бывает, взглянешь, иногда, мимоходом, вздрогнешь, и все, не нужное это приспособление в старости. Вот и колдунья Опера в свои сто семь лет не разглядывала свои морщины и обвисшую кожу. Но как она выглядела со стороны, она знала. И, сейчас у нее «побежал мороз по спине». Эта бабушка выглядела точь-в-точь она, столетняя Опера, до того, как повернула время вспять, и стала молодой женщиной. Потрясенная она наблюдала затылок мужчины, который, по-видимому, целовался с этой, с этой, с этим, ее двойником.
– Ну, все, все, хватит, Траян, а то половником огрею, у меня уже все готово.
– Так это дядя Траян?!? Ничего себе, комедия, сцена первая, акт первый, пролог – ее заледенелая спина взялась испариной, из-за затылка мужчины выглядывала Оленька, в точности такая, как сейчас, все в том же кокетливом платьице в горошек и в еще более кокетливом фартучке.
– Щи свои, сама хлебай, Ада, я не за этим пришел.
– Ада, Ада, не помню я такого имени, кто это? – растерялась Оленька.
Девушка закрыла печь заслонкой, повесила половник на гвоздик, и проворковала:
– Тогда пройдемте сюда, мой повелитель, – и она открыла тяжелую, крепко сбитую из досок дверь.
***
Ровные, чисто выбеленные стены, высотой под три метра, от пола до потолка, были заставлены клетками с белыми мышами, поделенные на секции. Шум стоял неимоверный. В первом отсеке, бедные мышки, с выпученными красными глазками постоянно подскакивали, ударялись головой о клетку, Оленька вначале подумала, что на них надеты красные шапочки, но нет, это была их собственная кровь, которая, после каждого скачка, капелькой появлялась на голове. Но они продолжали скакать, пока обессиленные, или мертвые, не падали на пол.
Во втором, они в неистовстве, окровавленными пастями, грызли прутья своих клеток, теряя зубы и куски плоти.
В третьем просто кружились, как собака гоняется за своим хвостом, пытаясь отгрызть его в необъяснимой злобе.
Траян и Ада шли вдоль клеток, наблюдая за животными, и видно было, что это зрелище доставляло им удовольствие.
Она не чувствовала запахов, но ей казалось, что она вдыхает пары ненависти, что клубились в этой комнате, которой не было конца. Она увидела и этот ядовитый источник, оцинкованный длинный стол был заставлен подносами, с кусочками мяса. Рядом с ними лежали шприцы, наполненные какой-то зеленой массой, что как живая субстанция, меняла цвет, и пузырилась, словно пытаясь выпрыснуться из стеклянной тюрьмы, освободить свое нутро, что разъедало ее изнутри.
И, вот этот продукт, накачанный лютой злобой, они скармливали своим рогуль-чилимам, что бы в один момент направить, ее эту злобу в нужном направлении. Да, собственно говоря, путь уже озвучен, и он уже витает на майдане, растекается, ползет, по улочкам нижнего мира, отравляя своими испарениями, всех, кто попадается на пути.
– Так, что, конец перемирию? Опять война? – от этой мысли на нее нашло какое-то безразличное оцепенение, она все смотрела и смотрела застывшим взглядом в одну точку, где только что стояли две легковесно болтающие, удовлетворенные друг другом бледные поганки.
Траян, тем временем переходил от одного подноса к другому, рассматривал блюда, причмокивал языком, нюхал, закатывая глаза, как законченный наркоман, от обилия высококачественного товара.
– Ну, что я скажу тебе, Ада, молодец! А эта,