подозрительное?
– Да нет, ничего подозрительного мы не нашли, но постель в сыром, холодном подвале… Мне кажется, это ненормально.
– Это для нас с вами ненормально, а для человека, ищущего полнейшего уединения, может и хорошо. Возможно, пережитая трагедия отставила в его душе такую рану, что он готов похоронить себя заживо. Дождёмся его возвращения и я с ним поговорю. Жить или даже отдыхать в подвале, когда в доме есть несколько комнат для прислуги, это как – то не по – людски.
– Вы надеетесь, что он ещё вернётся? – удивилась Софья Николаевна.
– Думаю, вернётся. Куда же ему ещё деваться? Разве ему здесь было плохо?
– Вы святой человек… – проворчала Софья Николаевна, пожимая плечами.
На утро следующего дня Сара Вульфовна не смогла подняться с постели. Приглашенный к ней доктор был краток и откровенен.
– Ваша матушка ни на что не жалуется, хотя у любого человека в её годы неизбежна куча возрастных заболеваний, о которых другие больные любят говорить долго и со всеми подробностями. У вашей матушки есть нечто, волнующее её гораздо сильнее, чем собственные недуги. На все вопросы о том, что у неё болит, она отвечает одно – душа. Я могу положить её в стационар, но это не выход, излечивать души наша медицина пока ещё не научилась, на это способны только самые близкие люди. Вырвав её из привычной среды, из семьи, мы можем только ухудшить её состояние. В её возрасте жизненные ресурсы иссякают очень быстро. Вам надо набраться терпения и постараться по возможности скрасить остаток её жизни заботой и вниманием. А каков он, этот остаток, знает только всевышний. Главное, избегать по возможности каких бы то ни было потрясений. Могу порекомендовать вам в помощь хорошую медсестру, которая будет работать сиделкой и наблюдать за её состоянием. В случае надобности я буду приезжать по первому вашему вызову.
Состояние Адама Викентьевича тоже резко ухудшилось. С утра он ещё смог кое – как собраться с силами, чтобы проведать мать, а к обеду и сам слёг с жесточайшими головными болями.
Его лечащий врач, вызванный на дом, тоже ничего утешительного не сказал.
– Я полагаю, диагноз больного вам известен? – спросил он, выйдя из спальни Адама Викентьевича.
– Да.
– В таком случае вы должны понимать, что это начало конца. Когда он наступит я точно сказать не берусь, но, понимая, что ухаживать за двумя больными очень тяжело, предлагаю вам отправить его в хоспис.
– Там смогут ему помочь?– спросила Стеша.
– Нет, надеяться на улучшение уже не стоит. Единственное, что можно сделать для такого больного, это облегчать его страдания с помощью обезболивающих средств.
– А нельзя ли делать это дома?
– Да. Такие уколы можно делать и в домашних условиях. Тем более для него это предпочтительнее. В нашем хосписе очень хороший уход, однако, дом есть дом. Но для вас это будет слишком утомительно, тем более, что в доме есть ещё одна больная. Боюсь, вам со всем этим не справиться.
– Неважно. Мне обещали прислать хорошую сиделку. Я оставляю дома обоих.
– Вы мужественная женщина.
Глава 20
Садовник Петрович своей работой был очень доволен. Конечно, участок при доме был не маленьким, но большая его часть, называемая лесопарком, ежедневного ухода не требовала. Срубить молодую поросль, собрать сухие ветки и сгрести опавшую листву, вот и все дела. Зато обожаемые хозяйкой розы требовали внимания, словно девки на выданье. Поливать их, подкармливать, пропалывать, обрезать и опрыскивать от вредителей надо было постоянно, но для деревенского мужика, привычного к труду с ранних лет, такая работа была не в тягость и делал он её с удовольствием.
В благодарность за его хлопоты розы в течение всего сезона радовали глаз пышным цветением, хозяева были довольны садовником, а он доволен ими. Ведь платили ему в разы больше мизерной пенсии, заработанной им за сорок лет труда на колхозной лесопилке. Опять же, кормили, правда, на кухне, вместе с горничными. Вот только повар у них был чистый басурманин, и обличье у него басурманское, и не по – нашему угрюм и неприветлив. Все попытки заговорить с ним, а тем более пошутить, просто и беззлобно, как любит каждый русский человек, тут же пресекались одним его мрачным взглядом. Так что за столом никто не засиживался, все старались побыстрее поесть и идти по своим делам.
Неожиданное появление в доме странной пары, Степаниды Никитишны и её брата, озадачило Петровича, а ещё больше его супругу Лизавету. Сейчас, когда у них наконец – то появилась возможность помогать сыну и даже откладывать понемногу на чёрный день, терять хлебное место из – за молодой жены хозяина, которая могла взять всё в свои руки и поменять прислугу, очень и очень не хотелось.
Теперь, возвращаясь с работы, Петрович подвергался со стороны Лизаветы ежедневным допросам – какие перемены происходят в доме ювелира, как ведёт себя молодая хозяйка, как одевается и о чём говорит. Его отговорки о том, что в доме он почти не бывает, хозяев видит только во время их прогулок, и наблюдать за ними, а тем более выслушивать их разговоры не имеет никакой возможности, вызывали резкое недовольство. А когда он, услышав через открытое окно, как хорошо Стеша с Родькой поют, рассказал об этом Лизавете, она и вовсе взбеленилась, и целую неделю пилила, мол, то что нужно он не видит и не слышит, а песенки их дурацкие слышит очень даже хорошо. И что, как пить дать, околдует эта стерва старого дурака своими песнями, да и бросит. И поделом, потому как нечего вам, старым кобелям, гоняться за молодыми.
Слушая её брюзжание, он вспоминал молодую, озорную Лизаньку и никак не мог понять, что стало причиной произошедших в ней перемен, то ли жизнь, прожитая в вечных трудах, ожесточила, то ли сожаление об ушедшей молодости, то ли церковь, к которой она вдруг пристрастилась не на шутку.
Сам он всегда жил согласно старой русской поговорке – «пока гром не грянет, мужик не перекрестится», и о боге вспоминал лишь в случае какой – нибудь беды. И Лизавета была такой же, как и он, до тех пор, пока в их деревне не построили новую церковь. Мода что ли теперь пошла такая, что храмы да часовни стали расти везде, как грибы, даже на территории больничного городка в центре и то уже сияет купол небольшой часовни. Хотя, по его мнению, народ нынче стал больше верить в золотого тельца, чем в бога, такой жадности и вседозволенности ради получения лёгких денег он не помнил за всю свою жизнь.
Поначалу Лизавета ходила в новый храм из любопытства, затем по праздникам. Оказывается, праздников у церкви столько, что если бы