его.
– Кто-то вроде твоего дяди? – спрашиваю я.
– Кости старые, – задумчиво протягивает Люсьен, не проявляя ни капли страха. – Им пять, может, шесть лет. И отметины здесь… – Он трогает руками ребра, где на костях видны зазубренные царапины. – Кто-то убил его, вонзив острый предмет прямо в сердце. Удар меча или алебарды.
Ради эксперимента он достает меч Варии и прикладывает к отметинам. К нашему удивлению, меч входит в них идеально. Люсьен убирает клинок и отступает ко мне. Я указываю на череп.
– Что это там? – На лобной кости вырезан отчетливый символ, явно неслучайно. Малахит прищуривает сверкающие багровым глаза.
– Это… Но это невозможно.
– Что это? – рявкает Люсьен.
– Так подземники помечают убитых валкераксов. Кто-то знал о наших традициях, или тут был подземник. – Вздохнув, он начинает судорожно осматривать трубу вокруг нас, отрывая мох от стенок. – Где-то здесь должны быть руны.
– Руны для чего? – спрашиваю я. Люсьен так близко, а Малахит взволнован, растерян. Моя рука поглаживает рукоять клинка. Я могу сделать это прямо сейчас – сделай это сейчас! – вырезать сердце принца и раствориться во тьме, прежде чем Фиона и Малахит успеют отреагировать. Держась западной стены, тихо и быстро пробраться к выходу, и плевать на стражников-келеонов. Нет – они меня отыщут. Слишком рискованно. Сначала нужно найти более удобный выход.
– Руны сдерживают валкеракса – как клетка. Только им это под силу, – объясняет Малахит, обнаруживая выцарапанные на металлической стене отметины. – Здесь! Вот: «Торванусин, именуемый Первым, охранял имущество Человека без Милосердия…» – Малахит убирает больше мха, его речь звучит быстро, возбужденно. – Руническая надпись обычно сначала неполная, она становится законченной, запечатлевая причину смерти валкераксов.
– Похоже на магию, – протягиваю я.
Малахит кивает.
– Старая ветрисианская магия – тысячелетней давности, когда люди и ведьмы еще работали вместе, чтобы сдерживать валкераксов. – Он указывает на последние несколько отметин. – Это его смерть: «Он был убит из милосердия Смеющейся Дочерью».
– Смеющаяся Дочь? – шепчу я. – Человек Без Милосердия? Что за странные имена?
– Валкераксы не такие, как мы, – утверждает Малахит. – Они стары, древнее всего в этом мире. Они способны видеть истинную сущность живых существ, и называют нас истинными именами. Это… трудно объяснить человеку из верхнего мира.
Люсьен рядом со мной замирает. Фиона смотрит на него пронзительным взглядом.
– Вы что-то знаете, ваше высочество? – Принц поджимает губы. Фиона подходит к нему со смертельной серьезностью, написанной на румяном лице. – Смеющаяся Дочь? Ты знаешь, кто это? Скажи мне.
– Тебя это не касается, – мягко говорит Люсьен.
– Конечно, это меня касается! Скажи мне! – рычит Фиона, и от звука ее голоса мы все трое делаем шаг назад. Ее ярость эхом разносится по трубе. – Это была Вария, не так ли? Это она сделала. Она знала об этой твари внизу и убила ее. Зачем, чтобы позлить моего дядю?
Лицо Люсьена остается каменным, Фиона рычит – в глазах у нее стоят слезы.
– Она мертва, Люсьен! Я видела ее останки. Ты их видел. Мы вместе ее хоронили. Она никогда не вернется. И факт того, что она убила это существо, ничего не изменит!
– Я в курсе, – коротко отвечает принц.
– Так оставь. Просто прекрати, – бесится Фиона, – смотреть с такой надеждой в глазах.
Малахит смотрит на меня поверх их плеч с выражением лица, напоминающим сожаление. Фиона резко отворачивается и поднимает свет выше, направляясь сквозь скелет валкеракса к противоположному концу трубы.
Малахит зовет ее.
– Постой! А как же ловушки?
Он бросается за ней вдогонку, и его голос стихает вдали, оставляя нас с Люсьеном позади.
Вот оно, – насмехается голод. – Время пришло.
Я не могу это сделать. Стражники-келеоны…
Ты можешь вырезать их, – утверждает голод. – Они лишь плоть. Все это будет твоим…
– Вария мне однажды сказала, – бормочет Люсьен, отвлекая меня от мыслей в голове, – что если бы она когда-нибудь встретила валкеракса, то хотела бы задать ему несколько вопросов. – Его черные как ночь глаза останавливаются на нескольких последних рунах. – Убит из милосердия, м? Возможно, такова была цена, которую он попросил за свои знания.
Моя рука крепче сжимает меч, и принц внезапно разражается смехом, в котором сквозит ужасная печаль. Я не вижу в темноте его лица, но слышу каждую каплю агонии, каждый день ожидания, сожалений, ненависти.
– Даже когда ее больше нет, я продолжаю находить ее следы.
Моя рука теряет хватку, парализованная болью в его словах. Его теплое тело так близко, и я осторожно кладу руку ему на плечо. Он дрожит.
– Каждая частичка, каждая тень ее присутствия вновь дарит мне надежду, – бормочет он. – И это самое худшее. Не то, что она мертва. А то, что она никак не хочет оставаться мертвой.
Он лишь слегка подается ко мне. Я обнимаю его второй рукой, и, словно прорывая плотину, это движение ломает его, он прижимается ко мне всем телом, руки обвиваются вокруг моей талии, щека тянется к моей щеке. Голод истекает слюной и голосит одновременно – мои пальцы зудят, зубы растут. Но тепло его тела, дрожь в моем медальоне во время каждого нашего общего вздоха…
Я делаю единственное, что могу; я дышу. Я вспоминаю.
«Вы в тишине, – голос Реджиналла. – Вы и есть тишина».
Медленно, болезненно медленно, словно колючка, которую достают из раны, голод отступает. Не полностью, об этом можно и не мечтать, но достаточно, чтобы голова немного прояснилась, стало чуть легче, и я осмелилась ласково провести рукой по черным, как вороново крыло, волосам Люсьена.
Это слабость, это неправильно, но на мгновение в этой странной трубе, в этом странном городе, обнимая этого не-такого-уж-странного парня, чудовище чувствует счастье.
* * *
Мы с Люсьеном наконец отрываемся друг от друга, хотя он продолжает сжимать мою ладонь с кривоватой улыбкой, отчего сердце в моем медальоне останавливается на секунду. Он молча ведет меня дальше по трубе за Фионой и Малахитом, и я следую за ним, наслаждаясь ощущением его сильных пальцев, переплетенных с моими, тем, как он останавливается, чтобы убедиться, что меня не зацепили кости. Забота. Внимание. Они сверкают в его глазах огоньками, не настолько жаркими, чтобы обжечь, но очень теплыми и согревающими.
Некомфортно теплыми.
Я собираюсь убить его, в конце концов, и воскресить в качестве раба ведьмы. Заложника войны.
С чудовищным усилием я вырываю свою ладонь из его руки, и он останавливается.
– Что-то не так, Зера?
Зера. Просто Зера. Звучит словно мед для моих ушей.
– Я нервничаю, – выдавливаю из себя я. – Если леди Химинтелл увидит, что мы вот так нарушаем правила приличия…
– Да будь они прокляты, –