Читать интересную книгу Эсеры. Борис Савинков против Империи - Александр Андреев

Разоблачения Меньщикова произвели колоссальное впечатление в Европе и в России, приблизив крах самодержавия, но революционеры так и не приняли в свою среду большого полицейского начальника. В 1920-х годах Меньщиков выпустил две большие книги о работе охранных отделений. Он писал в своей работе «Охрана и революция: к истории тайных политических организаций, существовавших во время самодержавия»:

«Азефовская эпопея, загадочная, причудливая, ужасающая, не имеет прецедентов в истории. Азеф поступал так, что полиция не имела права сказать, что им не было доложено о новой конспиративной затее, а революционеры не могли его обвинить в провале их предприятий. Химические лаборатории, переодетые заговорщики, разрывные снаряды – это настоящая атмосфера Азефа. Здесь он является во всем своем адском великолепии.

Взрывались бомбы, падали верные слуги «царя-батюшки», а бдительная охрана удовлетворялась сведениями о «первостепенном значении» некоторых революционеров и ограничивалась тем, что искала их, почти с завязанными глазами. Филерское счастье более всякого другого переменчиво. Оно непостоянно настолько, что строить план длительного розыска, опирающийся только на внешнее наблюдение, никак нельзя. Еще более является рискованной такая постановка сыска в том случае, когда объектом исследования является террорист с бомбами. Оставлять для путешествий взрывчатые вещества, которые при малейшей неосторожности могли поднять на воздух целые дома – было преступлением охраны. Она, полагаясь на свое всеведение, веря в непогрешимость своей агентуры, вела безумную шахматную игру и теряла одну фигуру за другой. Еще немного такого азарта, и она бы получила мат своему королю.

Благодаря Татарову выяснилось, что до 1906 года Азеф делал более в пользу революции, чем для полиции. Ему предъявили ультиматум, и он принялся служить верой и правдой. Он стал выдавать все, и конец Азефа как агента был не за горами. Услуги, оказанные Азефом в 1906–1908 годах отличаются нечеловеческой жестокостью. В числе арестованных по его выдачам, были люди им же завербованные в Боевую Организацию, в том числе девушки, совсем еще юные. Он знал, что их ждем смертная казнь, и сознательно толкал молодых энтузиастов на дорогу к эшафоту. Раньше Азеф спокойно смотрел, как от рук, им направленных, падали столпы самодержавия. Теперь же он любовался на качавшиеся в петлях трупы своих товарищей. Правой рукой он служил полиции, левой помогал революционерам и обеими забирал обильную мзду там и здесь. Страдало ли при этом самодержавие или терпела революция – ему было совершенно безразлично.

Азеф обещал то, что сам находил нужным сообщить. Он делал так, как хотел. Медников говорил, что он прохвост, Зубатов называл его сукиным сыном, Ратаев – мошенником, а позднее и «зверем». И все они жали ему руку, ловили его каждое слово. Он был для них незаменим.

Мне известно, что Герасимов обещал Азефу пять тысяч рублей пенсии, если он предупредить покушение на царя. Несомненно, что Азеф мог и организовать такое дело и выдать его, для того, чтобы получить обещанную мзду, организовать покушение, что бы его выдать. Суть азефщины – для того, чтобы иметь возможность предупреждать преступления – надо и можно совершать их.

Русское революционное движение имело свои теневые стороны. Наряду с идеалистическими устремлениями, самопожертвованием, иногда доходившим до геройства, выступали и малодушие и эгоизм и предательство, иногда бессознательное, чаще – злостное.

Корысть была главной причиной, толкавшей на провокацию. Нужда, легкость наживы, иногда желание пожить всласть, чаще всего приводили в стены охранок людей, потерявших совесть. Предателей, которые отказывались бы от вознаграждения, я не знаю. Точно так же мне известны агенты охраны, которые служили бы ей по идейным причинам.

Второй побудительной причиной измены и предательства было малодушие, боязнь ответственности, страх за будущее. Измученные в тюремных одиночках тоской по воле, запуганные на допросах жандармами, многие, чтобы скорее добиться свободы, не только выдавали товарищей по делу, но соглашались выдавать их и потом, в качестве «сотрудников охраны». Меняли они при этом свои убеждения? Нисколько, они просто спасали свою шкуру.

Были, наконец, предатели, которые руководствовались узколичными побуждениями, чувством мести, даже ревности.

Кроме жалких сребреников, которые скупо выплачивали им охранники, за редким исключением, предатели никакой особой выгоды не имели. Надежды некоторых из них сделать себе карьеру оставались тщетными. Из моря предателей на административном поприще выдвинулись очень немногие. Но сколько предателей пострадали от руки революционной Немезиды! Некоторые находят эти расправы без суда, без разбирательства и всегда с применением высшей меры наказания несправедливыми и жестокими. Но что не могли делать со своими злейшими врагами революционеры, в условиях своего нелегального существования, при отсутствии нормального судебного аппарата? Устранение предателя являлось единственным действительным средством сделать его безопасным для организации, так как провокаторы, проваливаясь в одном месте, переселялись в другое и продолжали там свою разрушительную работу. Правда, ошибки революционной юстиции были весьма редки.

Было очевидно, что корабль старой бюрократии тонет, но на помощь к ней спешили только люди отжившие и ничтожные, нечестные, бездарные и некультурные. Это результат естественного отбора, так как самодержавие уже многие десятилетия отметало от общественной и государственной деятельности все наиболее добросовестное, искреннее, талантливое, губило в тюрьмах, ссылках и каторгах бесчисленное множество молодых сил».

После отчаянных откровений и писем Меньщикова правительство Столыпина сделало вид, что ничего нового не произошло, а бывший полицейский начальник был объявлен лжецом, а заодно и сумасшедшим. Тут же вспомнили, что среди выданных Меньщиковым в 1887 году революционеров был знаменитый Степан Халтурин, который, правда, погиб за пять лет до этого. Революционеры назвали его кающимся грешником, понимая, что он нанес страшный удар политическому сыску империи, угробив создававшуюся десятки лет лучшими полицейскими и жандармами. Революционеры освободились от множества предателей, а сам Меньщиков уехал в Америку, где попытался начать новую жизнь. Его откровения вызвали сильную реакцию среди охранников и жандармов. Они знали, что Меньщиков исчерпывающе разбирался в революционно-провокаторской среде и не понимали, зачем и за что его выгнали с государственной службы и толкнули к революционерам. Впрочем, многие полицейские чиновники не строили иллюзий по поводу умственных способностей сановников. Они сами постоянно подвергались опасности покушений не только от революционеров, но и от своих сексотов. Раненый в грудь собственным агентом А. Спиридович позднее писал: «Деятели различных революционных организаций шли в сотрудники чаще всего, конечно, из-за денег. Получать несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации – дело нетрудное, если совесть позволяет. Среди рабочих часто играла роль месть. Один такой раз явился ко мне, протащил кипу прокламаций и рассказал, что он более двух месяцев разносил по районам партийную литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же теперь знают. Его обозленность на обман с калошами была так велика, что я, прежде всего, подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих товарищей, с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши! Из-за чего бы ни работал обычный рядовой секретный сотрудник, у него, в конце концов, наступал кризис. Нервы были и у него. Постепенные выдачи товарищей, живших с ними одной жизнью, их тюрьмы, высылки, постоянная агитация против властей и обвинения правительства во всех злодеяниях, мало-помалу действовали на сотрудника и приводило к сознанию своего предательства, к сознанию вины перед товарищами, к желанию покаяться и искупить свою вину. Это был момент очень опасный для заведующего розыском. Так стреляли в полковника фон-Котена, начальника московского охранного отделения, так предательски был убит начальник нижегородской охраны Грешнер, так был убит, взорван адской машиной начальник петербургской охраны полковник Карпов. Всех не пересчитаешь».

Многие полицейско-жандармские ротмистры и полковники прекрасно понимали, что самодержавие самозабвенно и причудливо добивает себя, а значит и построенную на нем империю, и своими многочисленными и объективными докладами сообщали ему об этом, указывая и возможные пути выхода из кризиса, обещавшего быть чрезвычайно кровавым, но это был не в коня корм. Начальник московского охранного отделения полковник Петерсон в докладе градоначальнику и Департаменту полиции МВД 14 февраля 1905 года предупреждал об ужасах всенародного бунта, когда все еще можно было предотвратить: