Они давно хотели уехать с Кубы, но получить визу стало невозможно, с тех пор как «великий вождь» назвал их религиозную группу позорным пятном на обществе. У них не было ни денег, ни родственников за границей, которые могли бы помочь. Они зависели от сострадания прихожан своей церкви, которая уже официально считалась незаконной.
Мама неподвижно слушала Эсперансу, прижав локти к бокам и сложив ладони на коленях. На этот раз она столкнулась не с расовой чисткой, целью которой было создать физическое совершенство определенных параметров и цвета кожи для достижения чистоты. Это была идейная чистка. Они боялись не физических черт, а мыслей. Сомнения, высказанные сумасшедшим философом из ее собственной страны, которого она когда-то читала, промелькнули в ее голове: «Человек – ошибка Бога или Бог – ошибка человека?»
Так как Рафаэль считался несовершеннолетним – ему не исполнилось восемнадцати лет, – они получили разрешение навестить его в рабочем лагере в центре острова. Это было место, где содержались те, кто враждебно относился к новому правительству, а также люди с «неподходящими» религиозными убеждениями. Бог стал главным врагом новых правителей, которые занимались политическими, моральными и религиозными чистками.
Принудительный трудовой лагерь, в котором находился Рафаэль, окружала колючая проволока, а у входа висела огромная надпись: «Работа сделает из вас мужчин».
Им разрешили увидеться с ним на полчаса. У Рафаэля не было возможности рассказать им, насколько плохо обстояли у него дела, – рядом все время были охранники. Он похудел больше чем на двадцать килограммов, а его голова была обрита.
– Его руки сплошь покрыты лопнувшими мозолями, – продолжала Эсперанса. – Его заставляли салютовать флагу, петь национальный гимн, требовали отречься от своей религии. Он отказался, и поэтому ему ужесточали наказание день ото дня. Он всего лишь мальчик, Альма, мальчик…
Рафаэль успел, однако, рассказать им, что делегация приезжала инспектировать лагеря, которые назывались терапевтическими реабилитационными рабочими лагерями. В состав группы входило несколько членов правительства, которые были обеспокоены условиями содержания заключенных и спрашивали, как проходит процесс перевоспитания. Он узнал одного из них, и тот ответил ему взглядом. Рафаэль улыбнулся и вдруг почувствовал проблеск надежды.
– Густаво был в составе делегации, – сказала Эсперанса, глядя прямо на мать.
Услышав имя сына – мальчика, которому она не сделала обрезание, которого воспитала свободным, мама задрожала. Она не проронила ни слезинки, но ее тело содрогнулось от беззвучных рыданий. Было очевидно, что она мучилась не только душевно: она страдала физически.
Каталина обняла меня. Я была ошеломлена, я не могла поверить в это. Гортензия опустилась на колени перед матерью и сжала ее руки.
– Альма, вы единственная, кто может нам помочь. Рафаэль – это наша жизнь, Альма, – умоляла она.
Мать закрыла глаза так крепко, как только могла. Она не хотела слушать. Она не могла понять, почему до сих пор должна расплачиваться за свою вину.
– Поговорите с Густаво. Упросите его вернуть нам Рафаэля. Мы не будем просить его ни о чем больше. Если Рафаэль умрет… – Гортензия не докончила.
Мать молчала, уставившись в стену. Все ее тело дрожало.
После долгого молчания Гортензия поднялась на ноги. Эсперанса взяла ее за руку, и они вдвоем направились к двери. Они не попрощались, и больше мы о них ничего не слышали.
Продолжая дрожать, мама попыталась встать со стула. Каталина и я поспешили ей помочь. Она шла с большим с трудом, и нам пришлось почти нести ее, чтобы уложить в постель. Она нырнула в белые простыни, зарылась головой в подушку и, казалось, уснула.
На рассвете следующего утра я зашла в ее комнату вместе с Луисом, чтобы он попрощался с ней перед школой. Когда он поцеловал бабушку в лоб, она открыла глаза, схватила его за руку и посмотрела пристально и отчаянно. Потом, собрав все оставшиеся силы, она прошептала ему на ухо на языке, который он не мог понять:
– Du bist ein Rosenthal[6].
С тех пор как мы прибыли в порт Гаваны и сошли с борта злополучного «Сент-Луиса», мама в первый раз заговорила по-немецки. И в последний.
Анна
2014
Эта поездка оказалась для мамы тяжелее, чем она представляла. Когда тетя Ханна рассказала ей о том, что случилось с Рафаэлем, у мамы не укладывалось в голове, как Куба, страна, которую она боготворила как бастион социального прогресса, могла создать концентрационные лагеря для очистки от своих «неугодных» граждан, в то время как весь мир просто смотрел на это. Возможно, дедушка Густаво думал, что ведет себя правильно: что он действительно реабилитирует тех, кто сбился с пути, те «пятна на теле общества», которые нуждаются в исправлениях.
Преступление дедушки Густаво было для него актом спасения. Чего я не могла понять, так это почему тетя Ханна никогда не просила своего брата помочь Рафаэлю. Она оставила все на усмотрение моей прабабушки.
Прошел год, прежде чем Рафаэля освободили и позволили всей его семье покинуть страну. Каталина рассказала, что, когда она узнала об этом, то побежала сообщить эту новость прабабушке, которая к тому времени окончательно слегла в постель в знак вечного самонаказания. Прабабушка была недовольна тем, что Рафаэля уже освободили. Вина была гораздо глубже, и Густаво тоже должен был ее искупить.
В конце концов, когда Густаво и Виера однажды появились, чтобы сообщить Альме, что они отправляются в далекую страну в качестве послов той нации, которую она так ненавидела, Каталина рассказывала, что моя прабабушка просто отвернулась от них. Это была ее единственная реакция. Каталина сказала: это было проклятие, она проклинала своего сына и желала им обоим смерти. Ее жест ранил Густаво до глубины души. Мой отец остался с тетей Ханной, когда его родители уехали на край света.
Каталина посвятила себя уходу за Альмой. Она кормила и мыла ее, каждый день меняла постельное белье и лечила ужасные пролежни, которые медленно разъедали ее тело. Странно, но по мере того, как она увядала, ее волосы вновь обретали прежний блеск.
Я сама как-то поднялась в комнату прабабушки, где пахло дезинфекцией. Серое покрывало, натянутое на матрас со сломанными пружинами, кажется, все еще частично хранило ее присутствие. Я присела в углу кровати и почувствовала боль последних лет прабабушки, когда она лежала здесь в бесконечном молчании.
Тетя Ханна хранила прядь волос Альмы в черном деревянном сундуке вместе с самыми драгоценными украшениями. Это была реликвия семьи Розенталь.
Я также заметила там выцветшую кожаную записную книжку и маленькую синюю коробочку, которую моя тетя никогда не открывала, выполняя обещание, которое она дала на корабле