же уникальная. Она появилась в нашей семье задолго до моего рождения. Теперь пришло время передать ее тебе. Позаботься о ней. Жемчуг может служить всю жизнь. Твоя прабабушка всегда говорила, что у каждой женщины должно быть хоть одно жемчужное украшение.
Я прикоснулась к крошечной жемчужине. Только бы ее не потерять! Когда я вернусь домой, я буду хранить ее в тайнике, в моей прикроватной тумбочке, вместе с папиными сувенирами. Хотя сейчас казалось, что время замерло и мы никогда не вернемся.
– Мама подарила мне жемчужину в нашей каюте на борту «Сент-Луиса» на мой двенадцатый день рождения. Теперь она твоя.
Я сжала подвеску и попыталась отодвинуться от тети, но она по-прежнему крепко меня держала.
– Не забудь: когда ты доберешься до Нью-Йорка, ты должна посадить тюльпаны, Анна, – прошептала она. – Мы с папой любили смотреть, как они цвели, из окна, которое выходило во двор нашей берлинской квартиры. На этом острове тюльпаны не растут.
Потом я побежала к Диего и обняла его сзади. Он не смотрел на меня, но я знала, что его глаза полны слез. И вдруг, повернувшись, он подарил мне поцелуй, от которого я не смогла увернуться. Диего поцеловал меня! Интересно, видел ли это кто-нибудь. Мой первый поцелуй! Мне хотелось закричать от восторга, но не хватило смелости.
– Это для тебя, – сказал он, глянув на меня, и разжал правую руку. Там была маленькая ракушка с желтыми, зелеными и красными переливами. Я очень осторожно взяла ее, а затем еще раз его обняла.
– Мы скоро встретимся снова, вот увидишь. – Я хотела, чтобы он был уверен: я вернусь.
Я отошла от него, считая каждый шаг до машины, где ждала мама. Тетя Ханна так и стояла на крыльце, но я не хотела на нее смотреть: я не хотела плакать. Вдруг ветерок стих. Все застыло во времени, и я сделала последний шаг, как в замедленной съемке.
– Анна! – закричала мне тетя Ханна, и я побежала к ней. – Вот еще одна история для тебя.
Она протянула мне коричневый кожаный альбом моей бабушки Виеры, который хранила вместе с синей коробкой. Мы снова обнялись.
– Теперь он твой.
Она медленно отпустила меня. Я села в машину и прижалась к маме, которая открывала окно, пока мы отъезжали от дома, не оглядываясь назад.
В одной руке у меня ракушка. В другой – фотоальбом.
– Меня поцеловали, мам. У меня только что был первый поцелуй…
– Первый никогда не забудется, – сказала она, улыбаясь.
Мы молча проехали мимо старой школы из красного кирпича, где учился отец. Я представила его в сине-белой форме, которую мне описывала тетя. Вот он марширует в какой-то процессии, в которой школьники должны принять участие. Или сидит на школьной стене вместе с одноклассниками, размахивая бумажным кубинским флагом.
До свидания, папа. Я достала его фотографию из кармана блузки.
– Мы здесь, исполняем твою мечту, – сказала я фотографии и поцеловала ее. – Мы прошли этот путь вместе.
Я положила фотографию в альбом моей бабушки Виеры и закрыла глаза.
Мы доехали до аэропорта, который был переполнен семьями с огромными чемоданами. Я изучала их лица, которые казались мне знакомыми: хрупкая пожилая женщина, отправляющаяся с визитом в Майами, солдат, тщательно проверяющий проездные документы у пары с дочерью, маленькая девочка, которая уставилась на меня, а потом убежала прятаться за матерью. В их глазах я увидела страх быть среди тех, кто остался.
В самолете, глядя в иллюминатор, я прощалась со страной, где родился отец, которого я никогда не знала. Мы оставили позади Гавану и летели над Флоридским проливом. Я не могла не думать о том, что я видела Диего и тетю Ханну в последний раз. Я не знала, вернемся ли мы на землю, где похоронена моя прабабушка. Я прислонилась виском к окну и заснула, и спала до тех пор, пока не объявили, что мы прибываем в Нью-Йорк.
Я подняла глаза на маму, которая гладила меня по волосам, и увидела у нее на глазах слезы.
Мы вот-вот должны были приземлиться. Я открыла фотоальбом и первое, что увидела, – открытку с изображением атлантического лайнера с надписью: «Сент-Луис», «Гамбург – Америка Лайн».
– Помни о тюльпанах, мама. Мы будем сажать тюльпаны.
Ханна
У меня пока еще есть судьба: по крайней мере, сегодня, во вторник. И я собираюсь выбрать ее. Я могу решить, куда мне идти, к чему стремиться. Я могу стать кем захочу, бросить все и начать сначала или покончить со всем раз и навсегда. Это мой приговор. Я чувствую себя свободной.
Я могу в последний раз побродить среди разноцветных кустов кротона, пуансеттий, розмарина, базилика и мяты в запущенном саду, что стал моей крепостью в городе, который я так и не узнала. Я вдыхаю аромат недавно процеженного кофе, смешанный с запахом корицы из духовки. Я могу видеть и переживать все, что мне нравится. Как мне повезло!
На пороге нашего Малого Трианона, где я впервые увидела Анну и узнала в ней себя, я сжала ее теплую руку и вдруг увидела мир, который никогда не узнаю, ее глазами как своими.
Мать ненавидела прощания. У нее не хватило мужества сказать мне «до свидания». Она спряталась в постели, зажмурившись, и просто позволила своему телу одряхлеть.
Но правда в том, что мне прощания нужны. Прошло столько времени, а я все не могу забыть, что мне не позволили попрощаться с Лео, с отцом, с капитаном, с Густавом, Луисом и Хулианом. Но сегодня никто не помешает мне сделать это. Каждую секунду я видела себя в Анне: той, кем я могла бы быть, но не стала.
Я растерянна. Анна стоит в тени корабля, отплывающего из залива. Я не могу разглядеть лица тех, кто все еще кричит нам «прощай», но вдруг слышу голос папы:
– Забудь свою фамилию!
Я не могла спокойно проститься с Анной. Я держу ее в объятиях, а в моих ушах звучит отчаянный крик самого благородного человека на свете.
Закрывая глаза, я оказываюсь рядом с Диего и Анной, которые обнимаются.
Да, Диего, так грустно прощаться. Давай, целуй ее, пользуйся каждой секундой. Спасибо вам, дети мои, за то, что подарили мне этот момент.
Небо поголубело, облака рассеивались, освобождая закатное солнце. Его угасающие лучи не так болезненны для моей кожи, которая не может выдержать жжения. Запах моря ворвался в мои ноздри, ветерок начал ерошить волосы. Мы втроем, одни на этом углу улицы в Ведадо. А как же Лео?