Сзади послышался шорох. В комнату вошла Шарлотта. Муж обернулся, у него было такое лицо… Он сгреб бумаги в верхний ящик стола и выдавил:
— Я должен поговорить с твоим отцом.
Король и оба принца играли в бильярд в арсенальной комнате. Особенно Никс был дружен с Вильгельмом, младшим. Рыжий, курносый, с волосами торчком, он напоминал Мишку. И, может быть, потому нравился.
— В чем дело, дитя мое?
Взволнованный вид выдавал великого князя с головой. Он порывисто приблизился к столу и бросил на зеленое сукно кипу бумаг.
— Ответьте мне, дорогой батюшка, — от гнева голос Николая дрожал. — Неужели, нося имя союзника, вы рассматриваете Россию как врага?
Прусский монарх был меланхоликом и не любил шумных сцен. Он протянул руку и собрал разлетевшиеся по игровому полю листки.
— Что вас, собственно, удивляет, сын мой? — Его голос звучал сонно. Длиннолицый, узкий, как часы, он казался заведенным механизмом. Точным, хорошо смазанным, но двигавшимся через силу. — Пруссия — маленькая страна. Мы обязаны думать о своей безопасности.
— Она была бы еще меньше, если бы Россия не хлопотала за нее даже перед Наполеоном! — Великий князь ожидал, что тесть будет оправдываться, и теперешнее поведение поразило его едва ли не так же, как содержание бумаг. — Где ваша семья нашла убежище, когда вас выгнали из собственной столицы? Мой брат принял вас как друзей, а не как изгнанников. Вы отдали мне в жены свою дочь. И теперь злоумышляете против собственных внуков?
— Все это политика. — Фридрих Вильгельм сморгнул пару раз белесыми ресницами. — Не надо путать ее с семейными делами, сынок. Ради любви к вам Шарлотта покинула родину, близких и отказалась от своей веры. Вы должны ценить ее жертву и оставаться нашим другом.
Уже второй раз за день ему говорили о дружбе!
Никс ушел, оставив королевскую семью в крайнем огорчении. Он знал, что помирится с ними. Хотя бы ради жены. Через неделю великокняжеская чета покинула Берлин. Солнце светило по-прежнему. И только сидя в карете, царевич подумал, что следовало не устраивать скандал, а заплатить полковнику фон Боку наперед за дальнейшую информацию.
Одесса.
Осеннее совещание в Одессе свелось к вербовке новых членов и попыткам склонить колеблющихся согласиться на цареубийство. А рассчитывали на большее. Недаром Пестель привез с собой генерал-интенданта 2-й армии Юшневского. Переговоры двух управ. Делегаты обеих армий. Нужно было выяснить, до какой степени эмиссары иностранных братьев готовы помочь деньгами, а этэристы — действовать слаженно. Но… после разгрома складов Одессу спешно покинул граф Мочениго, а греческие повстанцы залегли на дно. Генерал-губернатор и не знал, какую цепь провалов в планах тайных обществ вызвали его шаги.
На другой день после пальбы в катакомбах Михаил Семенович призвал к себе отцов-основателей одесской Этэрии — греческих купцов Скуфаса, Ксантоса и Афанасиса. В качестве бесплатного приложения явился Струдза, считавший своим долгом говорить за всю диаспору. Гости от «товара» открестились. Но наместник и не ожидал иного.
— Господа, — строго сказал он. — Считаю своим долгом напомнить, что Россия предоставила вашим соотечественникам убежище и оказывает помощь. Однако никаких противозаконных действий на вверенных мне землях я не потерплю. Вы лишитесь патентов на торговлю и, милости просим, разбойничать в пределах Оттоманской Порты.
— Этэрия не имеет отношения к обнаруженному оружию, — заявил старик Струдза.
— Без сомнения, — рассмеялся генерал-губернатор. — Вы собирались закидывать врагов апельсинами!
Собравшиеся невольно заухмылялись.
— Повторяю еще раз. Меня не интересует, как вы будете использовать ружья и патроны на турецкой стороне. Но в пределах России им делать нечего.
Это все, что он мог. Собственное бессилие раздражало.
— Даже официальное расследование ни к чему не приведет, — с досадой бросил граф Казначееву, когда греки ушли. — Мы тут же упремся в начальника южных поселений. А он для меня неприкосновенен.
Кейдан. Польша.
Коляска нырнула в ухаб перед самой станцией, кучер взмахнул кнутом, гикнул, огрел лошадей да обложил по матушке польские дороги. Четверо фельдъегерей по сторонам экипажа придержали лошадей, чтобы не оказаться впереди его высочества. Адъютанты поотстали. Упряжка шестериком легко миновала овраг и показалась уже на гребне, когда в воздухе раздался хлопок. Точно взорвали праздничную тыкву с конфетти.
Константин Павлович от неожиданности откинулся назад. Фуражка с головы слетела в грязь. Лицо обдало запахом пороха. Лацкан шинели подняло ветром, и пуля пробила толстое сукно насквозь. Целое мгновение, растянувшееся перед глазами, как капля воска, царевич оставался один на один со следующим выстрелом. Но тот не прогремел. Лишь через секунду адъютанты кинулись к Константину, а фельдъегеря — к поленнице дров справа от дороги. Со стороны станции бежали люди.
Великий князь оставался смертельно бледен. Он не любил сюрпризов. И не слыл храбрецом, хотя в юности принимал участие в швейцарском походе Суворова. Эта слава далеких дней сообщала ему нечто романтическое в глазах соотечественников. Из-за серых от дождей бревен генерал Курута вытащил за ухо мальчишку лет пятнадцати. Долговязого, с руками, высовывавшимися из рукавов коротенькой куртки. Его допотопный пистолет брезгливо нес адъютант. В это время со станции послышался шум. Там нашли второго злодея, притаившегося под окном. Столь же великовозрастного и вооруженного дедовской фузеей.
Юнцов поставили перед великим князем. Сбежавшийся от станции народ трепетал, ибо Кейдан — городок невеликий, не дай бог на него падет немилость императора. Константин Павлович набычился. Первый испуг прошел, и в голову, как всегда, ударила кровь.
— Это Молесон, — гудела толпа. — Сын директора гимназии.
— Оно и видно, — рыкнул августейший седок, вертя пальцем в простреленной шинели. — Зачем же вы хотели убить брата царя, дети?
— В Вильно терзают студентов! — выкрикнул ему старший. А потом засопел и покосился на приятеля. — К тому же нам обоим жизнь надоела. Я влюблен в сестру Тюра, а Тюр в мою. Безответно.
— Полагаете, каторга прибавит вам взаимности?
Великий князь колебался. Дать бы обоим пинка и отправить домой. Но хохот застревал в горле. Уже второе покушение устраивали на него проклятые школяры! В Вильно 3 мая ученик гимназии вместе с товарищами написал на доске: «Да здравствует конституция! Жаль, некому о ней вспомнить!» Виновников забрили в солдаты. Вслед за тем в Коржех, Поневеже и самой Варшаве задержали студентов, от руки переписывавших призывы покончить с тираном.