что ни разу не видел удавленника, только убитых, утонувших или умерших, своей смертью. Да и отказываться идти как-то неловко было. Оставив ведра у колодца, Петерис по заметенной тропинке побрел к Вартиню.
— Бруверис где, чего не идет?
— Бруверис сюда и глаз не кажет.
— Так где же это случилось?
— В хлеву.
— Кто нашел?
— Дело было так. Еще вчера мы с Хромым после баньки пивка хлебнули, потом бутылку раздавили — они принес. А сегодня утром смотрю — шапку на гвозде забыл. Думаю, отнесу, зачем по морозу с непокрытой головой за шапкой пойдет. Прихожу, стучусь в лачугу, не отвечает. Отворяю дверь, нет никого. Глянул в хлев: стоит коровенка и мычит себе. Думаю, за угол пошел. Кричу ему — не откликается. Глянул я под худую крышу — батеньки мои! — висит точно напоказ.
— Чего же повесился-то?
— Другого выхода у него фактически не было. Земля заложена, да еще под векселя деньги взяты; куда денешься!
Когда Вилис хотел сообщить что-нибудь значительное, то обычно уснащал свою речь умными словами.
То, что хромой Ванаг никудышный землепашец, понимал каждый. Все предвидели, что он плохо кончит. Ванаг все чаще пил, особенно после смерти жены, распродал понемногу почти всю скотину, поля запустил, но, что кончит так ужасно, никто, наверно, не мог подозревать. Вчера в бане, правда, обронил несколько слов об аукционе и что Осоковую низину оставить придется, но кто мог подумать, что Хромой парится в последний раз.
И вот он на матице болтается.
— Как же нам его вниз стащить?
Полусгнившая приставная лестница, по которой Ванаг за своей смертью полез, откинутая пинком, валялась на глиняном полу. Двоих ей не выдержать.
— Надо полицейскому сообщить.
— Пока тот приедет!..
— А не надо ли еще одного свидетеля?
По дороге кто-то ехал. Паулина.
— Такая трагедия у нас впервые. Ну, что тут скажешь: всяк кузнец своего счастья.
Мужчины перешли через дорогу к Бруверису, принесли крепкую лестницу, обрезали веревку и спустили Ванага. Паулина раскинула солому, на которую уложили покойника.
Хоть Паулина и не верила в бога, она мертвеца перекрестила. Вилис Вартинь, вытянув лицо, снял шапку. Петерис тоже сдернул ушанку.
— Ну, теперь-то у него наконец будет покой. Никто сараю завидовать больше не станет. И с Бруверисом цапаться уже не придется, — сказала Паулина.
— Мог бы еще водочкой побаловаться, — добавил Вилис и большим пальцем вытер глаза.
Паулина уехала звонить полицейскому, Вилис остался подле мертвого друга, а Петерис отправился домой.
Ну и дурень, думал он. Земля своя была, не умел обрабатывать, вот и удавился. Банк теперь совсем за бесценок отдаст «Тилтини»: построек, кроме сарая, никаких, поля запущены, кустами поросли. Кто позарится? Бруверис? Он, сволочь, уже давно ждал этого.
И вдруг Петерис остановился точно вкопанный. Если бы ему теперь деньги!
В воскресенье швейную машину Эрнестины обычно отставляли в сторону и застилали скатеркой, на которой вышит древний замок с зубчатыми башнями. Эрнестина, повязав белый фартук, неторопливо подавала кофе и не без торжественности садилась за стол сама. Ильмар тоже вел себя серьезнее обычного, хотя не озорничал и по будням. В это воскресенье богослужения в гракской церкви не было, и Эрнестина после завтрака осталась дома. Летом она в таких случаях уходила на кладбище к Густаву, а сегодня полистала немного псалтырь, затем взяла роман о любовных злоключениях Гризельды и погрузилась в чтение — пока не надо будет стряпать снова.
На обед Эрнестина готовила особое лакомство — пончики. Ильмар, взобравшись на скамеечку, смотрел, как в горячем сале преображаются комки квашеного теста — вздуваются, превращаясь к замысловатые рожки с загогулинами.
— Мам, мам! Посмотри! — закричал Ильмар, показывая на причудливую фигурку. — Что это такое?
— Не могу отгадать.
— Петух госпожи Винтер!
Спустя некоторое время, когда все трое уже ели румяные, хрусткие пончики, макая их в клубничное варенье, отворилась без стука дверь и вошел Петерис.
— Добрый день.
Идиллическое настроение мгновенно исчезло. Петериса никто не ждал в этот день, он приезжал раз в две недели и в последний раз был здесь в прошлое воскресенье.
— Что-нибудь стряслось? — испуганно спросила Алиса.
— Дома? Нет, дома ничего не стряслось.
Петерис снял шубу, пригладил волосы, высморкал нос.
— Ванаг повесился.
Пока Петерис рассказывал о том, что случилось утром, Эрнестина вытерла Ильмару рот и встала. На кухне было только три стула.
Петерис сел, Алиса предложила ему пончиков. Он не успел дома поесть и теперь уписывал один пончик за другим. Чем меньше их оставалось в миске, тем печальнее становилось лицо Ильмара. Он тоже отошел от стола и издали наблюдал, как отец доедает последний пончик. Затем наступило молчание. Чувствовалось, что Петерис хочет сказать что-то очень важное, и Алиса позвала мужа в свою комнату.
— Ну как у нее с этими деньгами?
Эрнестина наказала Алисе Петерису про наследство не говорить.
— Сколько ей за дом этот досталось?
— Как, да разве…
— Эльвира написала, что продан.
Петерис смотрел на нее тяжелым пристальным взглядом.
— Ты хочешь попросить у мамы денег?
— Разве просить должен я?
Петерис покраснел.
— Коли за двадцать пять тысяч, то каждому, самое малое, по восемь досталось. На два участка Хромого хватит!
— Откуда ты знаешь, что так много?
— Эльвира написала, что столько просили.
Алиса лгать не умела и сказала, что дом продан значительно дешевле и что матери досталось лишь пять тысяч.
— Ты и в самом деле думаешь, что надо сейчас «Тилтини» покупать?
— Чего ждать? Пока другой купит? Где ты еще так дешево землю достанешь? И под самым носом!
— Ведь