– Не понимаю, что на него нашло, – обратился я к Айре, помогая ей встать.
– Вот и они не понимают, – усмехнулась она, кивая на злобно перешептывающихся инквизиторов. – А ты представь, что тебе пришлось бы отправиться на другой континент и рисковать своей жизнью в походе ради волшебного единорога.
– Единорогов не существует, – буркнул я.
– Для тебя – конечно, – согласилась Айра, – но кто-то, быть может, верит в них.
Я прекрасно понял, к чему она клонит, и все-таки не хотел сдаваться.
– Но если он пришел сюда, значит, счел это нужным делом. Ничего же не изменилось.
– Вот тут ты ошибаешься, – вздохнула она. – Для него многое изменилось.
Я долго ворочался. Сон все никак не приходил. В бок впивались сухие травинки и камни, не спасало ни сложенное в два слоя одеяло, ни попытка поменять место. Над ухом звенели комары, желающие насытиться на всю предстоящую зиму, мне повсюду было неудобно, и я вконец прогнал сонливость. Повернувшись на спину, я стал рассматривать звезды на небе, большие и маленькие, одинаково безымянные для меня. Мне когда-то пытались втолковать их названия, научить определять по ним стороны света, но я оказался рассеянным учеником и не запомнил ничего. Я смотрел на них и видел только мерцающие точки на черном полотне. Такой же теперь мне казалась собственная жизнь, превратившаяся из рутины, предсказуемой и понятной, как карта исследованных земель Дориона, в блуждание во тьме с прекрасной, но бесконечно далекой целью. Из головы не шел разговор о Пророке, но думать об этом совершенно не хотелось. Я поднялся и огляделся. Все уже давно спали, и над лугом витали призрачные сны, шраванские и дорионские, без разбору, вперемешку, потому что снам все равно, откуда ты родом, в кого ты веришь и за кого сражаешься. Они находят тебя, где бы ты ни был; будь ты королем или стражником, ребенком или стариком. Они придут, если только что-нибудь не помешает, как в моем случае.
Сидящий возле костра человек не удивил меня своим бодрствованием. Похоже, мы одинаково страдаем от бессонницы. Я осторожно поднялся и прошел вперед, чуть не наступив по дороге на Оливера.
– Алтан сказал, что ты не безнадежен, – продолжая смотреть в огонь, сказал мне Лис.
– Почему ты хочешь, чтобы он тренировал меня? – я сел возле костра, где было меньше мошкары.
– Хочу? – переспросил он. – Мне это безразлично. Но если собираешься быть среди шраванцев, тебе придется стать одним из них или хотя бы искренне пытаться это сделать. Иначе не завоевать их доверия.
Я незаметно глянул на него, но Лис продолжал смотреть в огонь. Наверное, я боюсь собственной тени, но почему-то мне казалось, будто он догадался, о чем попросил меня Рэми. Нет, не может этого быть. Вряд ли тогда бы он оставил все как есть. Как назло, мой внутренний голос молчал и не собирался давать подсказок, когда это было нужно.
– А куда делся дежурный? – опомнился я.
– Отправился спать, – усмехнулся Лис.
– И оставил тебя здесь?
Я сам не понимаю, почему вопрос сорвался с моего языка. Вернее, дело не в вопросе, а в том, что осталось несказанным: «Как?! После того, что ты только что наговорил о Пророке и нашей вере?!» Как я и опасался, Лис неплохо разбирался в людях и сразу все понял, поскольку ответил не без насмешки:
– Любого можно простить, если он готов освободить тебя от ночной вахты.
Тут я был с ним согласен. Сам во время ночных дежурств готов был отдать все содержимое кошелька за возможность переложить свои обязанности на кого-то другого. Но из размышлений о минувших днях меня вырвал очень неожиданный ход Лиса. Он оторвался от созерцания пляски языков костра, окинул взглядом спящих воинов, прислушиваясь к тихому сопению и рокочущему храпу, а затем посмотрел на меня и указал на место рядом с собой. Я немного растерялся, но все же пересел ближе к нему. Клянусь, если он сейчас достанет из-за пазухи эль и предложит по-тихому распить его, пока никто не видит, я грохнусь в обморок. Но, благо, этого не произошло, и мое душевное здоровье не пошатнулось. Лис, не глядя на меня, негромко произнес:
– Ты хорошо помнишь ночь в Доках, когда видел работорговцев?
Помню ли я? А разве можно было забыть то, что раз и навсегда изменило всю твою жизнь? Но вопрос поставил меня в тупик. Когда я однажды пытался заговорить о той ночи, Лис довольно агрессивно отреагировал. Однажды уже моя наивность и желание рассказать всему миру правду стоили мне карьеры, дома и спокойной жизни, не хотелось бы второй раз совершить такую же ошибку.
– Как я должен ответить? – напрямик спросил я.
Лис усмехнулся, кажется, оставшись доволен моим умением соображать, и ответил:
– Расскажи все с того момента, как ты очутился на пристани.
Все следующее утро я зевал и тер слезящиеся глаза. Мне удалось поспать всего пару часов, а большую часть ночи я пересказывал Лису события, которые мне казались бесконечно далекими, хоть произошли менее двух недель назад. Впервые мне попался такой дотошный слушатель: его интересовала каждая деталь, каждая мелочь, и это заставило погрузиться в воспоминания с головой. Я будто вновь оказался в холодной воде под дощатым причалом, услышал жесткий голос брата Килана и мягкий акцент шраванских воинов. Не знаю, остался ли сармантиец удовлетворен рассказом, но он сжалился надо мной, когда глаза мои начали слипаться, а язык заплетаться, и отпустил отдыхать.
Нынче же утром ни словом, ни взглядом он не дал понять, как воспринял поведанную мной историю, да я и не особенно жаждал это узнать. Позавтракав, я взобрался в седло и, приноровившись к шагу Бела, который в последнее время поражал меня своим спокойствием, вздремнул.
После полудня пасмурное небо просыпало на нас мелкий дождик, заставив всех укрыться под накидками с капюшонами. Дорога, по которой мы ехали, была узкой и вела вдоль реки. Она много короче объездной широкой дороги, но идти по ней тяжелее. Пару раз приходилось останавливаться и оттаскивать упавшие деревья, преграждающие нам путь. Дождь усилился, превращая землю в размокшую грязь, в которой утопали копыта лошадей. То и дело телега вязла, и приходилось выталкивать ее, после чего я, Том и Ардан были облеплены отвратительной бурой грязью с головы до ног.