засаду, поймали нас и отобрали самоцветы. И затем Мариус убил Фил, просто чтобы сделать мне больно.
– Keshta za’n truk, – рычит он. – Я боялся, что он придет за тобой, но не предполагал, что так. Самодовольный кусок дерьма… – Он резко выдыхает, его глаза горят. – Мне жаль. Фил заслуживала лучшего.
– Ты едва знал ее.
– Я знал ее достаточно. – Он протягивает руку и сжимает ею мою. – Мы отомстим за нее. Я обещаю.
– Если бы это было так просто, – говорю я, и мне тяжело поднять веки. – Но я не знаю, что делать, Талин. Мариус полностью переиграл меня, я лишилась поддержки своего ордена, двое из моих союзников покинули меня, и… и… – Слова застревают у меня в горле. – И это моя ошибка. Я не должна была брать ее с собой туда. Не должна была ставить ее под удар. Она мертва из-за меня.
– Она мертва, потому что Мариус Мэдисон – бесчестный ублюдок, – произносит Талин, и хотя рука его теплая, но в голосе лед. – Ты не должна винить себя. Ты не могла этого предугадать. – Я открываю глаза, чтобы посмотреть на него. Его рубашка плотно прилегает к телу из-за дождя, и его дыхание разносится по воздуху, мягкое тепло на моей щеке. – Послушай… мы отомстим за нее вместе. Мы унизим Мариуса Мэдисона так сильно, что остаток своей жизни он проведет, жалея о своих поступках. Мы сокрушим его.
– Я не собираюсь унижать его, – говорю я, вкладывая в слова всю кипящую внутри ярость. – Я собираюсь убить его.
Он смотрит на меня, а затем отвечает, и каждое его слово полно осторожности, будто он впервые ступает по замерзшему озеру. – Я знаю, к чему ты клонишь. Я понимаю тебя. Но ты также знаешь, что я не могу позволить тебе этого сделать.
Разумно это или нет, но моя ярость восстает против него.
– И какого же черта не можешь?
– Потому что это слишком. Уничтожить его репутацию одно, но убить его? Это приведет к конфликту между нашими нациями. Дьявол, да это может привести к войне, – он качает головой. – Мой отец не одобрил бы этого.
– И это все, о чем ты заботишься? Об одобрении отца? О своей репутации? О статусе? – Я запинаюсь. – Ну, то есть Мариус пытался убить тебя!
– И у него были бы огромные проблемы с его отцом, если бы у него это получилось, – в его ответе слышится твердость. Между нами образовалось напряжение, беспокойство и дискомфорт, которого раньше не было. Талин не отстраняется, но чувствуется, что он слегка напрягся. – Послушай, я здесь ради одного: заслужить славу и доказать отцу, что я достоин. Убийство Мариуса не поможет мне этого достичь. И я не знаю твоих истинных намерений, правда, но я не вижу, как его смерть помогла бы и тебе. Так что давай глубоко вздохнем и вспомним, зачем мы здесь. Вспомним истинную причину.
Причину? Причина в несправедливости. В угнетении. Причина в отмщении за Фил, за моих родителей, за Серу, за каждого Смиренного, погибшего по прихоти Волшебников. Причина в том, чтобы сжечь дотла этот испорченный порядок, в исправлении стольких ошибок, в завершении столетий кровопролития и жестокости. Причина в мире.
Я очень хочу сказать ему все это, но не могу.
Потому что он не поймет меня.
У меня перехватывает дыхание, когда осознание этого ударяет меня подобно ледяному копью. Между нами всегда существовала пропасть, пропасть, которую я сознательно игнорировала, пропасть, о которой я забыла. Но она здесь, и она реальна, и впервые она непреодолима. Талин добрый, щедрый и сильный. Но, в конце концов, он все еще Волшебник.
Я инстинктивно отстраняюсь, отдергивая от него руку.
– Алайна? – спрашивает он.
И вот оно. Одно имя, два слога, и этим все сказано. Вот кого он видит, когда смотрит на меня, кого целует, кого держит в объятиях по ночам. Я наслаждалась временем, проведенным с ним, впитывала его нежность, терялась в его ласках. Но его интересовала не я. А Алайна Девинтер, благородная Волшебница, бунтарка из Нетро, гордая новообращенная, осмелившаяся бросить вызов ордену Авангарда. Он смотрит на меня с восхищением и желанием, но та, на кого он смотрит, к кому его так тянет, – это не я. Это моя маска.
Десмонд был прав. Я лгала ему, Талину, Фил, им всем. Я позволила им поверить в ложь, позволила им пролить кровь, страдать и умирать за меня. Больше этого не случится. Никогда больше.
Я отстраняюсь от его тепла. Холод принимает меня в свои объятия. Такое родное ощущение.
– Прости, – говорю я ему с уверенностью, которая растет во мне, подобно надвигающейся буре. С моей стороны было неправильно открыться ему, было неправильно показывать свою уязвимость, было неправильно втягивать его во все это. – Нам вместе было хорошо. Даже чудесно. – Его брови ползут вверх, уголки рта искривляются, а в его мягких глазах отражается весь спектр эмоций: нежность, неуверенность, замешательство, а затем горечь понимания. – Но…
Он встает, делает шаг ко мне и протягивает руку.
– Дальше необязательно должно идти «но».
– Нет, должно, – говорю я и делаю еще один шаг назад, и я знаю, что он не последует за мной. – Когда все началось, ты сказал, что может наступить день, когда наши пути разойдутся. Это сегодня, Талин. В том, куда я пойду, в том, что я буду делать, ты не сможешь быть со мной. Нам придется расстаться.
– Послушай. Я знаю тебя. Я знаю, что тебе сейчас больно. Но я знаю, что ты не хочешь наделать глупостей…
– Ты не знаешь меня, Талин. В этом и суть. Ты не знаешь, кто я на самом деле. И именно поэтому мы не можем быть вместе.
– Алайна…
– Ты принц, Талин. Ты служишь своему королевству и отцу. В этом весь ты. А я… Я… – я трясу головой, борясь с подбором слов. Стены давят на меня, границы растворяются. Мне нужно убираться отсюда, нужно побыть одной. – Я другая. Та, кого ты не знаешь. Та, кого ты бы не понял.
– Ты делаешь ошибку, – говорит он.
– Я делаю выбор, – отвечаю я и ухожу под дождь.
Глава 37
Настоящее
Я не знаю, что буду делать дальше, знаю только, что мне нужно чем-то заняться, чтобы продолжать двигаться, чтобы не утонуть. К счастью, полагаю, мне не приходится думать об этом самой, потому что профессор Калфекс ждет меня за дверью моей комнаты. Она бросает на меня, промокшую насквозь, взгляд и вздыхает.
– Приведите себя в порядок, – говорит она. – Директор Абердин хочет видеть вас в моем кабинете.
Двадцать минут спустя мои волосы все еще влажные. Я захожу в офис Калфекс. Я не нервничаю, хотя, наверное, стоило бы. После такого утра не чувствую ничего, кроме оцепенения.
Директор Абердин сидит в кресле Калфекс, просматривая какой-то случайный свиток, и