Потом нас повезли дальше, в Брно и по Словакии. И всюду люди радовались. Потом снова репетиции и съемки, съемки.
Мне отвели на студии гримировальную комнату, которую можно бы назвать квартирой. У меня своя ванная и гостиная. У Любови Петровны — такая же. Только она жаловалась мне шутя, что ее костюмерша пани Мария каждый день приходит на работу в новом туалете. Через какой-то срок Любовь Петровна сдалась и перестала с ней соперничать.
Словом, все шло прекрасно. Черкасов, Дунаевский, оператор Екельчик — все были довольны. Кроме того, нас всюду возили, показывали города, удивительные памятники, старые замки.
Война уже кончилась, но еще не было мирного благополучия, были даже карточки, талоны из них мы отдавали, когда обедали в столовых. И вот идем мы однажды по главной улице Праги и вдруг видим: стоит разносчик, перед ним жаровня, а на большом листе — сосиски (мы даже не знали, что это называется «шпикачки»). Мы остановились, как будто споткнулись, — я, Николай Черкасов и его жена Нина Николаевна. Что это? Сосиски! Пахнет!.. И вдруг решились: схватили свои карточки и деньги, храбро подошли, и я спросила, что почем. Разносчик ответил, вынул картонные тарелочки, положил на каждую по толстой сосиске, а затем достал еще тарелочку и шмякнул бесплатно полную ложку горчицы. Я сказала спасибо и naschledano[9] — и мы побежали скорее в наш «Alkron», а то не выдержим и начнем жевать тут же, на улице. Горчицу несла Нина Николаевна и все время нюхала ее.
Когда мы влетели в номер к Черкасовым, заставили себя сесть за стол и начали наш пир, я поняла, что такое чешская горчица и почему Нина Николаевна ее нюхала.
Через минуту мы, как щенки, смотрели на то место, где только что были сосиски и, главное, горчица. Да, это была пирушка! Черкасов через несколько лет говорил мне, что ни разу в жизни, ни в одной стране, ни на одном банкете не испытывал такого блаженства. Я и Нина Николаевна также сознались в этом.
А съемки шли. Григорий Васильевич управлялся с чехами — рабочими в студии — довольно прекрасно. Кричал осветителям «позор» («внимание!), и все понимали друг друга. А пани Мария, костюмерша Любови Петровны, продолжала менять костюмы. Но к этому времени Любовь Петровна заказала себе какие-то обновки и, как всегда, была обворожительна.
Она рассказала мне, что утром в день первой съемки к ней в номер постучали.
— Войдите! — сказала она.
И вдруг вошел принц из сказки. В очень светлом костюме, высокий, тонкий, с синими глазами. «Вот тот, — подумала Любовь Петровна, — кого я ждала всю жизнь». Это был шофер нашей группы пан Хладек.
Я, конечно, продолжала сниматься в кино всю жизнь, безотказно. Играла в кинофильме «Иностранка», «Девушка без адреса», «Семь нянь», «Укротители велосипедов», в отдельных номерах «Фитиля» и др.
В фильме «Дайте жалобную книгу» играла певицу в ресторане и пела романс. Потом пришла открытка с просьбой: «Сообщите, пожалуйста, кто озвучивал Рину Зеленую в кинофильме “Дайте жалобную книгу”».
Когда дело дошло до «Приключений Буратино», то мне режиссер Л. Нечаев доверил роль тетушки Тортилы. Меня, конечно, прельстило, что это «певчая черепаха» (я ведь говорила, что люблю петь, — мне бы только спеть хоть что-нибудь). Я пела от души и понравилась даже взрослым, а дети были прямо в восторге.
Когда я приехала в Минск на примерку костюма Черепахи, режиссер Л. Нечаев сказал художнице:
— Нет, это не годится. Разве черепахи такие шляпы носят?
Я не знала, что он имеет в виду, но вспомнила изречение Козьмы Пруткова: «Почему судьбу называют индейкой, а не какой-либо другой, более похожей на судьбу птицей?» Так и тут — нужна была шляпа, очевидно, более похожая на шляпу черепахи.
Снимались мы дружно и весело. Особенно хорошо помню девчонок лет десяти-двенадцати, спортсменок-разрядниц. Они прыгали с высокого моста в пруд, прыгали много раз — пять или шесть дублей, — а дело было уже к осени. Они плавали вокруг, возили меня по всему пруду.
Я сидела в золотом кресле, которое стояло на маленьком плоту, покрытом огромным листом кувшинки. Когда кончили эту сцену на пруду и меня на тросиках причалили к берегу, я вышла на сушу. Рабочий нес мое золотое кресло (очень старое, видавшее виды, из реквизита студии). Тут я приметила, что Одна ножка подогнулась и держится на волоске, то есть на одном гвоздике. Как хорошо, что кресло не сломалось гораздо раньше, во время съемки, а то купалась бы я в пруду вместе с лягушатами и были бы испорчены кадр и моя шляпа, а съемочная группа потеряла бы целый день.
Но на этот раз все обошлось благополучно.
Когда я справилась с Черепахой, мне предложили роль сказочной бабушки в «Красной Шапочке». Эта бабушка не только пела, но и танцевала, и скакала на лошадях под красивую музыку композитора A. Л. Рыбникова.
Потом, когда я смотрела фильм по телевизору, мне показалось, что картина растянута. Темп, может быть при монтаже, был потерян.
Во время съемок фильма меня поразило некое чудо — четырехлетняя девочка, которая играла роль Ребенка. Как она слушала объяснения режиссера, как точно выполняла его указания, играя капризного, избалованного мальчишку! Я разговаривала с ней как с товарищем по работе. После съемки кадров, когда она по тропинке бежит к домику бабушки, она сказала мне:
— Знаете, я немножко упала на дорожке. Но ведь ребенок может упасть?
Я сказала ей:
— Конечно. Ты же видишь — кадр оставили.
Когда мы отсняли сцену, где бабушка стаскивает мальчишку с седла почти вниз головой, а вокруг лошади толпятся крестьяне, я спросила ее во время обеденного перерыва:
— Слушай, Ирочка, неужели тебе не было страшно? Ты ведь лошадей-то, наверное, никогда не видела?
Она ответила:
— Лошадей я видела только в кино. Но я не боялась. Ведь Ребенок с бабушкой мчатся на лошади спасать Красную Шапочку от волка!
Да, это было подлинное перевоплощение!
Семейный альбом
Я сидела и никого не трогала. Приезжает человек. Очень симпатичный, рыжий. И требует от меня, чтобы я немедленно сделала статью для журнала. Как вы думаете, для какого? Для журнала «Советское фото». Я говорю:
— Да что вы, помилуйте! — И называю ему несколько подходящих кандидатур. На него это не производит никакого впечатления, и он категорически требует, чтобы я в такой-то срок закончила статью, которую еще и не собиралась начинать.
Он уехал. Потом приезжал снова, усталый, на своей загнанной машине, и говорил, что ему нужна статья. Ну, раз так, я решила, что проще всего выполнить его требование и написать статью. Стала что-то соображать, придумывать. Действительно, а почему я не могу написать статью для «Советского фото»? Напишу — и дело с концом. И, представьте себе, я ее написала, и редакция приняла статью без единой помарки, только мое название изменила. Я назвала ее «Семейный альбом».