мог поднять я, – и мы вместе вышли на улицу. Он чуть больше гнулся под ношей и шел чуть медленней, чем мне помнилось, но вскоре отдал мешок пожилому торговцу маслом и привел меня в незнакомый квартал, очень напоминающий скопление хибар на возможном месте гибели Белхэма.
Тут, по крайней мере, было сухо и солнечно.
У одной хижины женщина, вся в поту, стирала в каменном корыте. Две девочки-подростка ей помогали, несколько голых детишек возились в грязи от пролитой в пыль воды.
«Глядите, кого я привел!» – крикнул Арли. Женщина – у нее была заячья губа – застеснялась. Арли подталкивал ее ко мне, она смотрела в землю. Руки у нее сморщились от воды. Я улыбнулся и поздоровался, полагая, что это женщина Арли. Отцом кое-кого из детей, похоже, был он, а она будто бы знала обо мне все по его рассказам. Ну, ты же помнишь! Тот господин, что дал мне денег на обзаведение!
Я не знал, помнит она или нет, но сам вспомнил, что в Колхари и вправду уплатил Арли жалованье за три-четыре месяца, как моему слуге, – не так уж много, но больше, чем мой варвар когда-либо держал в руках. Три дня спустя он куда-то пропал из людской в доме дяди, и я гадал, не случилось ли с ним чего – но он, видно, сразу сговорился на рынке с возницей и приехал сюда.
Арли между тем вел меня дальше. Его женщина? Нет, они просто дружат. Хорошая соседка, много раз ему помогала и другим тоже – он хотел познакомить нас. Она хорошая, как и ты, объяснил он, только простого звания.
Наконец мы пришли к его хижине, меньше и хуже, чем большинство остальных, на самом краю квартала. Кругом валялись ветки и разный хлам: бревенчатая скамейка с отломанными ножками, треснувшее тележное колесо.
Внутрь мы не зашли, за что я был благодарен: пахло здесь, как всюду, где стряпают в горшках, которые толком не моют.
Арли, усадив меня на перевернутую корзину, вынес две глиняные чашки и кувшин. Потом сел на камень, налил мне чего-то прозрачного, как вода, подождал, пока я отведаю, и налил себе. Это я научил его, как прислуживать за столом.
Крепкий напиток обжег горло холодом, хотя под другим углом, как подозревал я, он прошел бы гладко, как льдинка по горному склону. Арли угостил меня одним из видов авильского рома.
Я говорил уже, что в родной варварской деревне он незаслуженно слыл пропойцей – и теперь, похоже, заслужил это звание.
Многие полагают, что это питье ядовито, но я скажу лишь, что ром добавил тепла и без того жаркому дню – и мне ли было судить былого попутчика за проявленное им гостеприимство?
Мы поболтали о том о сем, и я спросил: «Скажи, Арли, что из нашего путешествия тебе запомнилось больше всего?»
«Сам знаешь что», – с хитрой усмешкой ответил он.
«Я знаю, что запомнилось мне, но хочу и тебя послушать».
«Ну это… в замке. Где твой кузен жил».
Я с улыбкой кивнул, думая, что он говорит о своем первом посещении господского дома – Арли тогда заблудился, и я долго его искал. Я сам часто, со многими прибавлениями, об этом рассказывал. Но Арли добавил:
«Когда твой благородный кузен покончил с собой».
Я нахмурился, не понимая, о чем он толкует.
«Ну как же. Сначала мы долго ехали по фруктовым садам, и конца им не было. А женщина у ворот – ты после сказал, что она рабыня, только ошейник у нее прикрыт красивой оборкой, – сказала, что барон умер. Его нашли тем утром в саду, где он наелся белых лепестков ядовитого цветка ини…»
В моей памяти что-то забрезжило.
«Все в замке будто с ума посходили, – продолжал Арли, – нас поместили втроем в одной комнате…»
«Ну конечно! – воскликнул я. – Барон Иниге! – Я забыл, как мы ехали через сады, но припомнил служанку – рабыню? – в каменных воротах; она сказала, что не может нас принять, потому что в доме беда: барон наложил на себя руки. – Но мы ведь там не останавливались? – Дальнейшее напрочь стерлось из памяти, я помнил только ту женщину у ворот. – Едва ли это было возможно после такого несчастья».
«Да нет же, остановились. Я боялся и не хотел туда идти, а наш солдат… как бишь его?»
«Тирек».
«Ага. Ему-то смешно было, что я боюсь, а ты умасливал ту рабыню: это-де ужасно, но мы можем быть им полезны; не хочу, дескать, вторгаться и понимаю, как все расстроены, но мои люди устали, и хлопот от нас не будет, мы только на одну ночь…»
«Арли, я ничего такого не помню!» – засмеялся я.
«В конце концов нас впустили, и мы въехали в дом покойника. Ты тоже видел, как я напуган, и ухмылялся! – с укором напомнил Арли и тут же заулыбался. Его культя двигалась из стороны в сторону – будь нога на месте, он просто махал бы ей в воздухе. Я сотни раз видел, как он это делает, но ни разу об этом не вспомнил за все эти годы. – Нам отвели каморку на самом верху крутой лестницы – ты еще злился и говорил, что не хочешь спать в одной комнате с вонючим варваром и грязным солдатом…»
«Я, должно быть, хотел сказать, что замковая челядь сочтет это неподобающим… – Себя в то время я помнил (и до сих пор помню) как до нелепости рьяного поборника равенства, но совсем забыл, что происходило с нами в замке барона. Если бы меня час назад спросили, останавливался ли я в доме Иниге, я ответил бы «нет» в полной уверенности, что говорю правду. – Но Тирек и впрямь был грязней некуда, верно?»
«Я боялся ходить по их покоям и переходам, но как стемнело, вы с солдатом – с Тиреком? – решили сыграть со мной шутку и вытащили на крышу. Я не хотел – вы заставили!»
«Как же мы умудрились тебя заставить?» – Прославленное варварское упрямство Арли мне запомнилось хорошо.
«Взяли да ушли, вот как – а один я бы там нипочем не остался. Крыша неогороженная была и покатая, с чем-то вроде каменных будок. – Я знал, конечно, как выглядит крыша замка, но не помнил, чтобы выходил туда с Арли. – Там было мокро после дождя, и вы знали, как легко мне поскользнуться на костыле и с одной ногой. – Он хлопнул себя по черной подошве. – Тучи так и летели по небу – то луна проглянет, то вовсе черно.