ты кем был, караванщиком?»
«Нет. Постарайся вспомнить. Ты рассказывал мне, откуда у тебя этот шрам – раньше ты служил в армии. – Тирек посмотрел вниз и вскинул бровь, словно совсем про него забыл. – Я был совсем еще мальчишкой, и мы дружили. Ты остался со мной, когда все остальные ушли. Потом с нами увязался калека-варвар, и нас стало трое. Теперь он живет в городке к западу от столицы, я его видел в прошлом году. Это был мой караван. – Мне очень хотелось пробудить в нем дорогую для меня память о том времени и нашей дружбе, не знавшей сословных различий. – Ну что, вспомнил теперь?»
Он смущенно повел плечами. «Да вроде нет».
«Что ж, десять лет – долгий срок. Но это был ты».
«Может, и я».
Я смотрел на него, вспоминая, что и Арли узнал не сразу. Странные шутки память играет с нами. Тирек не облысел, не растолстел, не подвергся другим внешним переменам. Раньше он был молод, а теперь достиг средних лет, вот и все. Он служил караванным стражником и до, и после меня – наше с ним путешествие попросту ничем ему не запомнилось. Я мог бы напомнить ему о проказах с Арли на крыше замка, об ужасе, пережитом нами на границе Невериона, да хоть бы и о наших попойках…
Но многие просто не держат в памяти ничего, кроме последних трех месяцев, да и недавние события вспоминают только в связи со своими друзьями.
Я положил руку ему на плечо.
«Рад был повидать тебя снова, Тирек. Удачи».
Он посмотрел на мою руку, словно не понимая, откуда она взялась – и явно сомневаясь, что мы когда-то были знакомы.
После я то заходил на склад, то выходил снова, разыскивая купца, и каждый раз мой взгляд падал на Тирека.
Он посмотрел на меня лишь однажды, и у меня появилось чувство, что он уже выбросил из головы и этот наш разговор – или окончательно убедился, что я ошибся. Обедая в таверне со своим другом, я все время порывался рассказать ему о встрече с его стражником, но так и не рассказал.
В ночь карнавала я шел через Старый Рынок, вспоминая Арли и Тирека и сравнивая наши воспоминания. Игра запомнившегося и забытого как раз и порождает чудовищ, будь то боги, великие люди или обыкновенные мальчики, умирающие от чудовищной на свой лад болезни.
Я узнал о чудовищах в том своем путешествии и не раз встречал их с тех пор.
Чудовища существуют, и это мы сами.
На улице, в которую я свернул, светило всего несколько факелов в руках у прохожих. Над крышами взошла половинка луны.
Одни улицы были людными, другие почти пустынными. Сквозь ставни старой таверны мерцали лампы. Уверенный, что это тот самый дом, я остановился посмотреть, не войдет ли кто внутрь. Возможно, я опоздал или пришел слишком рано – подождать немного было только разумно. Из-за угла показались красные факелы, послышались голоса и звуки тростниковой флейты. Я откинул шкуру у входа, вошел и сразу понял, что попал куда надо. Во время карнавала посетители таверны так себя не ведут. Здесь царило молчание и чувствовалось, что все ждут чего-то. При свете ламп, подвешенных на цепях к низкому потолку, я узнал одну пару. Женщина обстирывала нашу школу, а сожитель ее, варвар-башмачник, иногда привозил на тележке выстиранное.
Я кивнул им. Они ответили тем же и сразу отвели взгляд.
Я, как и они, понимал, что разговоры здесь были бы неуместны, но что делать дальше? Взять себе выпивку, сесть за стол, просто стоять у стены и ждать? В таверну вошла морщинистая старуха в бурой накидке – она тревожно озиралась и тоже явно чувствовала, что ей здесь не место.
Мимо с песнями и смехом шла веселая компания, которую я видел на улице.
Из двери рядом со стойкой вышел желтоволосый мужчина в голубом хитоне, золотом ожерелье, с увядшими цветами на голове. Он сложил руки перед собой и сказал:
«Что ж, нас собралось достаточно, можно и начинать. Знаю, вас всех тревожит чума, но нас она тревожит еще больше, поверьте. Мы счастливы видеть вас здесь; плата будет взиматься на выходе. Я чародей, который… – Кто-то кашлянул, и чародей поднял бровь. – Вы ведь пришли сюда на поклонение…»
«Амневору», – подтвердил кто-то.
Люди переглядывались, услышав это крамольное имя. Вслух утвердительных ответов никто не давал, но некоторые кивали или поднимались из-за столов.
«Прекрасно. Прошу всех за мной. Нужно будет спуститься по узкой и довольно крутой лестнице, поэтому не толпитесь и смотрите под ноги».
Старуха, словно боясь, что ее оставят в таверне, протиснулась мимо меня. Я улыбнулся ей, она отвернулась, смущенная.
Поверх голов тех, кто шел впереди, я видел, что стены на лестнице вырублены прямо в скале. Снизу доносились звуки неземной музыки. Голос Амневора… любопытно, что за чудовище нам преподнесет эта ночь.
Я пригнулся под низкой притолокой, видя впереди светловолосую голову башмачника – судя по ее наклону, он уже начал спускаться. Я шел последним.
9.8.4. Тех, кто не присутствовал на пришествии Амневора – в том числе Арли, Горжик, Ларла, Мьесе, старый лицедей, Норема, Ферон, Лучистая Бирюза, Сэмюел Дилэни (он же Чип), Тирек, Топлин, мать и любовник Топлина, – намного больше присутствовавших.
9.8.5. – Мы потерпели неудачу в самом начале, – вещал Чародей в темноте. – Как могло быть иначе при нашей слабости, боязни, полнейшей беспомощности перед лицом чистоты столь совершенной, что мы порой испытываем соблазн приобщиться к ней? Неудачливым будет и наш конец. Темнота вокруг помогает нам осмыслить свою неудачу, свою неспособность помнить то, что следует помнить ради сохранения цивилизации, неспособность забыть то, что нужно забыть, дабы вынести то, что цивилизации сопутствует. Слышите предчувствие в звуках арф и цимбал? Внесите первый факел.
Смотрите и ужасайтесь! Восседающий на троне мертвец с пронзившими кожу ребрами и обнажившимися зубами возрожден не к жизни, но к тому, что совершается сейчас над нашими головами. Освободитель прибыл в Колхари, чтобы занять седалище подлинной власти, находящееся не здесь.
Был ли он более прав при жизни, чем властелин, перед которым он пал? Вряд ли, если брать шире. Однако он был некогда живым человеком, а теперь сидит, мертвый, в нечестивом свете наших факелов.
С чего еще мы можем начать перед лицом бесчисленных смертей, которые несет нам чума?
Амневор!
Амневор!
Амневор!
Свирели и барабаны нам вторят. Но мы не просто взываем к божеству при посредстве этой иссохшей мумии.