Почему-то вера в Бога (по крайней мере, в поэзии) как бы покачнулась с годами у Кленовского. Хотя рядом всегда был (если не физически, то духовно) его друг и духовный наставник архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Если в 1950 г. он писал о Боге радостно, доверительно:
Бродя весной по солнечным дорогам,Что паутинкой по холмам легли,Так хорошо беседуется с БогомВ скупых просторах неба и земли.
Позднее и о потустороннем мире, и о Боге Кленовский мучился сомнениями, и все эти сомнения отразились в его поэзии:
Ты дал мне непосильную задачу:Быть человеком и познать Тебя.И вот я пробиваюсь наудачу,На тьму догадок истину дробя.
Но не пробиться, знаю это точно.Так для чего ж на звезды я гляжу,Молюсь Тебе, не засыпаю ночьюИ темными стихами ворожу?
«Уходящие паруса» (1962).
Кленовский мучился сомнениями, нередко делится ими со своими друзьями, например, в письме В.Ф.Маркову 17 июля 1954 года он пишет: «Не все и во мне гладко, есть колебания и сомнения - я вообще отнюдь не почивший на тюфяке некоего духовного благополучия, самоуспокоения и равновесия человек»[49].
И не в одном стихотворении он говорит об этом:
Простых путей не знаю яК неутомительному раю,На перекрестках бытияЯ сторонюсь и озираюсь.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Сомненье! Твой суровый срок,Твой страшный путь, твой след кровавый -Не человеческий порок,А человеческое право.
«Уходящие паруса» (1962).
А на критику Терапиано по поводу сомнений и ангелов отреагировал болезненно: «Должен с прискорбием сообщить Вам, Владыка, что влиятельным критиком Ю.Терапиано, подвизающимся в парижской “Русской мысли”, мне запрещено писать об ангелах! Уже в рецензии о № 10 “Мостов”, где было опубликовано мое стихотворение (впоследствии по Вашему совету несколько видоизмененное) “Мы ангелам не молимся совсем” - сей Терапиано писал: “уж какие теперь ангелы!”. В рецензии же о моей новой книге он возражает против “обилия (в ней) ангелов”, (хотя их там, кстати, совсем мало! Д.К.), “приходящих на помощь”. “Без ангелов - добавляет он - поэтам обойтись невозможно!” Как же быть, Владыка? Вообще, за “метафизическую часть” (как он выразился) моей книги получил я от него порицание и осуждение. “Перед загадкой бытия (пишет Т.), оставаясь честным, каждый человек должен сказать лишь одно: не знаю. Перечитывая ‘Разрозненную тайну’ Кленовского, я, между тем, как раз это самое ‘не знаю’ всюду и нахожу:
Ужель я землю посетил,Чтоб уходя, сказать: не знаю?”
И т. д. и т. д.
Вот так и остаешься: с несправедливым обвинением, намаранным поперек книги! Ведь на критиков управы нет!»[50].
То веря, то сомневаясь, Кленовский все-таки и в поэзии и в письмах, очень часто говорит об ангеле-хранителе. Ему кажется, что кто-то свыше постоянно вмешивается в его судьбу. И этот кто-то действует не во вред, а во благо для него. «Вся моя жизнь кричит мне о том, что он существует!»[51] - писал он Шаховскому. А тот считал, что когда-нибудь исследователи будут изучать Ангелологию Кленовского.
Кленовский горько сожалел о том, что не может до конца выразить в своей поэзии все то, чем полна его душа, все, что он хотел бы сказать своим читателям, свое понимание жизни, свои впечатления от всего виденного и пережитого, свое восхищение прекрасным миром, красотой и глубиной сущности человека. В стихах он не раз жалуется на это:
Моя душа, как ты бедна,Когда в мои рядишься строки!Они как волны ото дна,От тайников твоих далеки.
И еще больше сожалел он, что его стихи не дойдут до России, до русского читателя. Как хотел он, чтобы поэзия, в которой осталась часть его души, долетела до российского читателя.
Хотел бы я (и верится:Когда-нибудь смогу!)Стать апельсинным деревцемНа южном берегуИ пусть один единственныйВспоенный мною плодДорогою таинственнойВ Россию попадет…Узнай моя любимая,Как больно мне подчас,Что даль неодолимаяРазъединяет нас!И как горжусь и радуюсь,Что мной воспетый стихНечаянной усладоюКоснулся губ твоих.
«Теплый вечер» (1975).
И как радовался он, когда получал вести, что его знают и читают в России! 25 января 1969 г. он писал Г.Панину: «Имею сообщить Вам о любопытном происшествии в моей жизни. Недели две тому назад, впервые за четверть века моего пребывания в эмиграции, получаю письмо с… советской маркой и штемпелем Москвы. <…> Все это произвело на меня большое впечатление. Не похвалами и восторгами, а тем, что в Советской России нашелся молодой, тесно связанный с литературой человек, которому стали так дороги мои стихи! Ведь для нас, поэтов-эмигрантов, чрезвычайно важно заручиться в теперешней России вот такими друзьями наших стихов, так как только через них наши стихи могут придти в Россию и там сохраниться. Удивило меня, что мои стихи, стихи поэта, которого в эмиграции кое-кто считает “поэтом для стариков”, оказались “там” так дороги молодому читателю»[52]. В другом письме Кленовский радостно сообщает Г.Панину, что лента с наговоренными на нее тридцатью его стихотворениями поехала в Ленинград и в Москву. «…Мой голос не только побывал в СССР (на что я никак не рассчитывал), но даже там и остался. Я эту ленту слышал, она звучит, несмотря на мой слабый голос, очень выразительно и ясно»[53].
Чем дольше Кленовский живет, тем труднее, кажется, ему расстаться с земным. В первых послевоенных книгах он спокойно говорит об уходе из жизни:
Мой дорогой! Меня жалетьИ утешать меня - не надо!Поверь: мне так легко стареть!И сердце, словно даже радо.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И мне опять идти легко,И в сердце - светлое волненье,И вот совсем недалеко,Уже не сон, а пробужденье.
«След жизни» (1950).
Однако позднее тяга к жизни все усиливается:
Последних мук не утаишь.Ни равнодушьем, ни усмешкой…Еще хотелось бы пожить,Немного на земле замешкать…
Критики находили это вполне закономерным: «Естественно, что при таком радостном и оптимистическом восприятии мира во всех его проявлениях, - нелегко привыкнуть к мысли о том, что с нею, с этой жизнью, неизбежно придется расстаться»[54]. Все сильнее Кленовский не желает разлуки:
Какая-то радость (но кто жеИз смертных ее назовет?)Нам все-таки сердце тревожитИ жизнь разлюбить не дает…
Чем дольше я живу - тем ненасытней я,Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней.Пусть ждет меня нектар иного бытия -Я от разлуки с ней все безутешней.
А еще позже, на восьмом десятке лет он уже умоляет жизнь, чтобы она продлилась:
Моя душа! Мой гость «оттуда»,Ты собралась в обратный путь…Постой! Не поскупись на чудо!Повремени еще! Побудь!
Вот эта жажда жизни и давала ему силу творить. Больного, почти оглохшего и ослепшего, с больными руками, все еще не покидала его муза! Почти до самого конца он диктовал своей жене Маргарите Денисовне свои стихи.
28 мая 1974 г. Кленовский сообщил Шаховскому: «У меня уже готов новый (десятый) сборник стихов, но я намерен сделать его “посмертным”, не издавать при жизни»[55]. Однако стихи до конца не отпускали его. 29 сентября 1974 года он пишет Г.Панину: «К удивлению моих друзей и моему собственному, я, несмотря на постоянные боли, слабость и заботы, все это последнее время писал»[56]. Стихи этого периода составили сборник «Теплый вечер», вышедший в 1975 году. После этого Кленовский жил и писал еще два года. Книга «Последнее» была издана, как он и хотел, уже после кончины.
Поэзия была смыслом всей жизни Кленовского. Он не представлял себя без этого «ремесла», как он выразился, ни «здесь», ни даже «там»:
Мне не придется «там» писать стихов,Но вряд ли ремесло свое забуду.Мне верится, что даже и без словОпять, как здесь, служить я слову буду.
Желание остаться в памяти людей было очень сильно, хотя уверенность в этом порой сменялась сомнениями: