Читать интересную книгу Коммунист во Христе - Павел Кочурин

Тарапуня, тая еще обиду, спросил председателя, будет ли дана звеќньям самостоя-тельность, или продолжится игра в говорильню?.. Старик Соколов тихо урезонил строп-тивого звеньевого:

— А ты, парень, дело свое дела! ладней, сам-то и не поддавайся говорильне, коли она не по делу.

Николай Петрович поддакнул: "Вот именно". И подвел итоги. На том совещание и закончилось.

Яков Филиппович, Старик Соколов, после "просмотра кина", сказал Тарапуне, что царство небесное, как вот в писании сказано, трудом достается и усилием берется. Тара-пуня буркнул: "Кулаками что ли?.."

— Не кулаками, а терпеливой смиренностью духа в вере!.. — Тарапуќня с недоверчи-вой ухмылкой съехидничал и отошел от Якова Филипповиќча; бросив на ходу: "Верь теле-ге, коли кобыла не тянет".

Старик Соколов на крыльце обождал Ивана, сказал ему:

— И зашел бы вот, Иван Дмитрич, проведал нас с Марьфенькой. А то и не бывал, как мы сюда переехали из своей Сухерки.

Иван слегка смутился. Давно ли Яков Филиппович называл его Ванюќшей… Пошел с ним. О совещании не обмолвились, будто его и не было. Прошли мимо дома деда Гали-бихина. И Яков Филиппович пеќчально вздохнул.

— Праведный страдалец для дления своего рода дом свой сызнова воќзвел. Судьбой так, знать, речено… Оно и возродится жизнь в избранниках. В девятины помянули, в соро-ковины помянем. Дух-то Глеба Федосеевича, а с ним и всех Галибихиных, с нами и будет преќбывать, Смерть к люду прежнего мира приходит двояко горькой. И прах не по обычаю православному земле предается, и дело, улаженное ими, как бы отлетает от тех, кого они оставляют. Настает остылость к позывам душ отчичей и дедичей. Во тьме вот и тыкаемся в глухую стеќну слепцами в неразуме.

Вроде с поминок возвращались. Подошли к дому самого Старика Соколова, пере-везенного из своей Сухерки, исчезнувшей уже насовсем. Из старого — дом стал новым, не под стать нынешнему квартирному жилищу, чего и домом-то не назовешь. В них вселя-ются на время и понеќволе. Это как-то и промелькнуло в голове Ивана, навеянное высказа-ми Старика Соколова.

Под окнами староверского дома в палисаднике разрослись три черемухи, как вот и у самих Кориных. Черемуха запахом отгоняет тлю, мух меньше в окна леќтит. И красиво, когда цветет, и когда черна от ягод. Калитка дома была на цепочке, хозяйка, Марфенька, в огороде что-то делала. И для пропитания и для души, чтобы не поддаваться старости. Это попутно и объяснил Яков Филиппович.

Вошли во мшеные и светлые сени. Из них вели три двери: в жилую избу-пятистенок, в боковую комнату и в две летние задние. Сбоку коридорчик, тоже мшеный, в отхожее место.

В жилой избе — большая русская печка, сложенная самим хозяином. В красном углу стол, накрытый льняной скатертью, вытканный в вольќности самой Маренькой. В про-стенках фотографии родителей, сестер, братьев Якова Филипповича и Марфеньки. Иконы с лампадой — это уж только зраком души виделись, от постороннего взгляда держались спрятано.

Яков Филиппович провел Ивана во вторую половину пятистенка, обсќтавленную городской мебелью. Из нее перешли в боковую комнату, "в сою келью", как назвал ее хозяин. Тут все было выделано руќками его самого. Посреди большой стол, такой же, как и дедушкин у них, Кориных, на веранде. У окна — другой стол, похожий больше на вер-стак. На нем — шубная овчина. Сбоку — старинная швейная машина. Тут же другая — нож-ная. Как и иконы, до недавнего времени, это тоже припрятывалось, да и ныне всего еще остерегайся. Хотя вроде и спадает пора прятанья от подгляда лукаваго. И.все же опас-ность — как прежнее уменье возродить, коли его из рук выбивают… В красном углу, что и жилой избе — иконница. На ней три книги в кожаных переплетах с медными застежками. По святым праздникам они озарялись свечами и читались. Это знакомо Ивану и по обыча-ям своего дома при дедушке Даниле. У внутренней стенки — ладная лежанка, застланная цветным домотканым ковриком. Зимой, да весной и осенью, в мозглую погоду, хорошо на ней, придя с улицы, спину погреть.

В простенке, между вторым и третьим окном от двери, висел портрет самого Якова Филипповича Старика Соколова, Коммуниста во Христе, старовера. Это все и было выка-зано в образе, в самом лике. Иван поглядел на портрет, но ничего не сказал, зная, что хо-зяин уклонится от такого разговора. Но Яков Филиппович, заметив в молчаливом взгляде Ивана выспрос себя, сказал:

— Андрей-то Семенович, Андрюха, художник наш, тут вот и сидел, и рисовал. А меня у столика усадил. Обстановка, вишь, должна соответствовать. Пишу-то, говорит, личность нынешнего мира, сохранившую себя, во завтра. Чтоќбы весь род староверов Со-коловых в ней узнавался. Так что, выходит это и не совсем я… Старики-то мои не дожили своего срока, в лютые дни господь их взял. Но жизнь и их не должна в тлене сгнить… В поќртрете сына, кой вот в пятистенке, наш род как бы уже и в другом зарождении, но от своего-то куда уйти. И он вот — мы… Марфенька свой портрет в сундуке прячет. Не велика вишь, особа, чтобы на карќтине выказываться. Уж коли, говорит, когда покойницей буду… А я вот на портрет свой гляжу, как на первого старовера из Соколовых. Уцелел-то уж видно я по то, чтобы он духом своим в нас жил. Так-то бы где без зрака Спасителя убе-речься.

Не каждого в свою комнату-келью зазывал Яков Филиппович. Только дед Галиби-хин захаживал без зова. Бывал и старец дьяк Акиндий и Марфа Ручейная. Не во вражде с миром живет Коммунист во Христе, и чего бы стеречься дела своих рук от помраченного завистью люда. Кажќдый, как узник "особой зоны", по своему и таится. Эти мысли Ивана и высказал сам Старик Соколов:

— И нет бы греха-то за собой. И отчего бы не славиться трудом своќим каждому, а вот запрет… Не на виду и выделываю овчины, чтобы умению нашему не пропасть. Казна шкуры не принимает, гниют они у люда… А я, глядишь, и сошью шубку. Двое внуков пе-ренимают мое учеќние. Оно и в городе сгодится. Из наших деревенских кого научить, так опять же, не дозволено. Да и бусурманить начнут, бобров ловить на шапки. В городах, го-ворят, на собак и кошек охота. И деда Галибихина кузнечное ремесло, без дозволения его внукам передать, кануќло. А свое в себе и умножать бы по воле с добром для пользы всей державы. Но не разумом, видать, а корыстью плоти живем.

Иван потрогал мякоть овчины, лежавшей на столе. Ровно мурлыкающеќго кота по-гладил. Ремесло в деревнях шло из рода в род. А вот они, прозываемые специалистами, не признавая умения своих родичей, проќсидели полдня за лакированными столами при пус-том балабольстве. Ютились на мягких стульях, издали повезенными. А чтобы их везти-то в лесной край к мастеровым людям. Так и изведется Рогом данный каждому свой особый дар, и оскудеет умом и сердцем понуждеќнный к тварной одинаковости человеческий мир. И пойдет жизнь по худу вопреки Сотворителю, давшему человеку разум созидателя в дление своего замысла.

Лоскут меха Иван оценил слышанным от городских теток словом:

— Товар!.. — сказал, не отрывая руки от меха, как от тепла, придя с мороза.

— То-то и оно, — отозвался Яков Филиппович, словно бы продолжая давний разго-вор. — В таком товаре наша ярославщина, вологодчина и все зимняя Русь ходила. Свои ов-цы, свои овчины, кожи и свои мастера. У нас, староверов Соколовых, все годами пыта-лось-копилось. Каким корнем, корой, что дубить-красить. И все уносится от рук, как му-сор половодьем.

3

В сенцах стукнула дверь, звякнуло душков ведро, послышались шаги. Яков Фи-липпович сказал, что Марфенька пришла. Самоварчик и постаќвит, оно и посидим за чай-ком.

Повинясь, прихватил что-то из стенного шкафа и вышел. Иван окинул взором ста-роверское жилище-келью не уходившего от себя крестьянина. Представил Якова Филип-повича, изображенного на портрете, мастером, чудодейцем в своем деле. И увиделось мысленно, как он по-турецки восседает на своем большом столе. В полотняной длинной рубахе, таких же портах. Из рассказов знал, что портные-шубники за шитьем сидят "с но-гами на столе". На коленях крой, на указательном пальце правой руки светлый наперсток. Мелькает игла с продетой в ушко суровой навощенной нитью… И вот кого-то уже радует обнова. Вспомнилась, усќлышанная от бабушки Анисьи загадка: "Идет коза из Питера, вся в боќка истыкана"… Все в том мире было сказочным, сотворенным волшебќством и волшеб-никами.

Мастеровой люд в глухую зимнюю пору расползался по деревням. Нес сказы были и небылицы, нравы добрые выказывал. Не добрых — не приќглашали, молва впереди их шла… Перебирались мастера из избы в избу, пока не обували, не одевали каждого. Сухе-ровские староверы Соколовы не отходничали. Брали на выделку добротные, романовской породы овец шкуры. Выделывали их по-своему и шили шубы, больше праќздничные. Не о наживе пеклись, об угождении человеку. Когда на ком видели ладную шубейку, выездной тулуп, спрашивали: "У староверов, поди, шили". Это и до сих пор держится в памяти ста-риков.