Читать интересную книгу Коммунист во Христе - Павел Кочурин

— Так уж ловко и ладно вы нас подправляете и подбадриваете разными накидками. Что санитары мураши во все гнилые щели влезаете. — Поднаторел в правилах обхождения. Порицал, и притом весело улыбаясь, всего лишь действия отдельного лица, а не порядки демиургенизма и самих демиургенов.

Горяшин вскипел, резко одернул: "Думай, что говоришь".

Тарапуня без возмущения отсек: "Мне-то что думать, оно и не положено, сущест-вуй без рассуждений". И все с той же своей затаенной ехидцей, вынул из бокового карма-на пухлый бумажник, извлек из него вырезки и выписки, и держа из перед грудью, тыкал в них пальцем, глядя в упор на зава и приговаривая, расставляя слова:

— Вот тут у меня постановления партии и правительства о предоставлении колхозам и колхозникам самостоятельности. А вы ходу этим посќтановлениям не даете. Против пар-тийной воли как слепой танк прете. Так и выходит, что вредите… А я вот весь в послуша-нии нашей парќтии и правительству, не то что вы.

От Тарапуни начальство отступалось, как от человека с озорными причудами. Шла молва: "Этот парень — буза. Что ему в гоќлову взбредет — колом не выбьешь". И все же пря-мой отпор ущемил заќва. Горяшин потребовал "положить конец" выходкам Тарапуни. Раз-мываќется колхозная дисциплина, хозяйчики развелись.

Но в райкоме "Первый" и тут не торопился с выводами. И пошли слуќхи: "Настоять, так и по-правде можно что-то сделать". Только вот беќда — делать-то по-правде, как надо, не многие уже и хотели. Лучше — как велят. И "пропаганда" Тарапуни не влияла на селян-ское мир-ство. Оно впадало "в медвежью спячку". Это "Первый", Нестеров, по-своему и учитывал.

На одном из совещаний специалистов как бы между прочим вымолвил: "Вот и бе-рите пример с Большесельского колхоза, там люди с инициативой, к своему делу подхо-дят творчески". Но председателей к примеру уже не тянуло. Им-то вольней, как язвила та же большесельская молва, "за демиургенами прятаться". Это "Первый'' тоже хорошо поќнимал. На него как бы уже массы работали.

Иван убеждался в правоте своих "крамольных мыслей", что неладности усугубля-ются служебным рвением мелких сошек — демиургенчиков", готовых поддерживать "вся-кое" "целиком и полностью". О Горяшине подумалось: "Поощри его Нестеров, а пуще Су-хов, и командовал бы он колхозниками, как мундирный старшина солдатами своей роты".

Опасения за Тарапуню у Ивана и Александры оставались. Не мытьем, так катаньем доймут парня. Дмитрий Данилович попросил Ивана поговорить о нем с учителем Климо-вым, парторгом. Не дать вере потуќхнуть в себе.

— А гектары Тарапуни по льну, — сказал он Ивану с полным серьезом, — пуќсть Гуров в сводку и впишет тарапунину звену. Горяшину к носу и поднести. Никогда крестьянин не жил обманом, самому-то себя, что обманывать, а тут, выходит, при обмане брюхо колхоз-ника сытей и голова целей.

Было муторно на душе от таких, советов сыну, к греху его подталкивать. Но вот высказалось. И за шутку уже не принималось. Пакостим-то сами, своими помыслами и руками

Зло свершаем. Ровно это о нас таких в писании и сказано: "Что творят — не ведают".

Сводки о дополнительном плане посевов льна, с перевыполнением его колхозами, были помещены, как и полагалось, в "Заре коммунизма". И Тарапунино звено попало в газету как передовое. И это не обошло молву. Ныне очереди у магазинов, что тебе преж-ние сходки. Над Тарапуней похвально подшучивали. И он тоже молчком улыбался. Разго-воры как бы и не о нем, а о чьей-то плутне безобидной. "С виду-то у нас по газеткам, везде рай, а дела коснись — хоть псом цепным лай"… Но кто лай-то услышит. Все по ветру и разнесется.

Старик Соколов Яков Филиппович, по окончании важного дела, как это уже всегда водилось, зашел к Кориным. И в неминуемом разговоре о льќ ном деле, подвел итог пере-судам: "Нужда не ложь, а наставит на тожь". Что тут было сказать: не по правде жить — душу в чистоте не обережешь, а ноли все во лжи — то вранье твое уже и не ложь, а избав-ление праведников от хулы. Но и тут совестливый мужик ходит, как сам не свой, ровно в нечистоте обмаранный. И опять же — кто к вони своќей не привыкает. Только как вот по-том-то отвыкать от нее… Соборно коли и надо отмывать всеобщий грех, в веру и входить, о том и Бога молить.

2

И все же, хотя ты и в грехе великом, солнце вечное над тобой и природа буйствует зеленью вокруг. Радость эта и отгоняет от тебя всякую сумятицу.

В первое же воскресение, как закончили сев, охваченные осознанием какой ни на есть, а освобожденности, Дмитрий Данилович позвонил Толюшке Лестенькову по теле-фону.

— Никак разбудил. Толя, — услышав сонный голос в трубке телефона, спросил с на-стойчивостью человека, имеющего неотложную цель и потоќму не больно винившемуся.

— Да нет, встаю, — услышал ответ.

— Желание есть рыбку поудить. Переберемся на комяге к большому плесу. А там посмотрим, можно и к льнозаводу… Или другие планы?

— Да нет, никаких планов, — голос ободрился, — можно, конечно.

— Тогда собирайся, я все приготовил… Ты мотоцикл починил… Так я за тобой за-скочу.

Дмитрию Даниловичу хотелось побыть вдвоем на досуге со своим напаќрником по звену. Поговорить о чем придется, без принуждения. И не дома, и не о Деле, а на воле, под небом просторным, как вот со Стаќриком Соколовым или художником. К тому же, как ни как, — они не чужие, по метрикам один отец, Данило Игнатьич Корин. Только фамилия у Анатолия Даниловича материна — Лестеньков. Это и понятно, чтобы род длился… Исстари шло — нет у ребенка отца — крестный его замеќняет. Без отца червь ущербно душу точит. И Дмитрий Данилович держаќлся с Толюшкой родственных, сыновне-братских чувств и от-ношений. Пуќсть эта родственность и не кровная, но привык к нему. На глазах выќрос, с Иваном из одной миски кашу ели… Но вот за последнее время в парне что-то недопони-маться. И тянуло с братцем побыть на вольном досуге.

В это раннее утро в голове Дмитрия Даниловича роились благие и раќдужные раз-думья. Как бы итожились то, что сделано и в то же время гляделось вперед. Создано новое поле, место клятое очищено от сквеќрны, хотя сами беды их не скоро еще изживутся. Все мы ныне как обоќзники в пути незнаемом. И попадаем в ухабины как бы не на своих доќрогах. К тому же жди, что вот, вот вскочит на тебя тать и опустошит твой обоз. Судьбой, знать, наречено свое счастье нам выстрадать, как грешникам царство небесное. Слова "судьбой" и "выстрадать" повторялись и не уходили из мыслей Дмитрия Даниловича.

Думалось и об отце, дедушке Даниле и об Анне… Перед взором предстала больни-ца. И тут же почему-то всплыл в памяти странный случай, свидетелем которого он ока-зался, Рядом с Анной лежала благообразная старушка. Вдруг она в беспамятстве загово-рила на языке, которого от роду не знала. Назвала себя синьорой, живущая в запамятные годы в Риме… Врачи объяснили все просто: "Гены сказались". Других объяќснений сразу и не возникло. А тут, при раздумьях о своем поле, будто по чьему-то подсказу, мысли от старушки переметнулись к Старику Соколову. Затылоглазник ему напророчил, что в од-ной из своих прошќлых жизней он был отшельником, обитавшем в ските на Татаровом бугре. И ему предречено во своей нынешнее жизни милосердно освободить душу ведуна, мечущегося возле своего истлевшего тела, на месте бывшего скита отшельника. А Дмит-рию Даниловичу, в той своей жизни воителю, сразившего ведуна, заведано извлечь ос-танки тления супостата из тьќмы и опамятовамю отдать земле. В доме Кориных поведан-ное об этом Яковом Филипповичем было воспринято иносказно, как поверье о колдунах, душам которых без высказа другим о своих черных делах, не дано отлететь от своего тле-на и век маяться. Яков Филиппович и сам поначалу не мог это иначе истолковать. А вот когда изынутые со дна Лягушечьего озерца кости, исчезнув с бугра, очутились на погосте, как бы выпрашивая мирского погребения, поверилось во все то, что предсказал затыло-глазник… В этот утренний час, в осознании

завершения своего дела, высказы Старика Соколова и пали на ум Дмитрия Даниловича. Будто пронзительным звуком, исшедшем свыси, донесќлись до слуха. Значит Провидением указано Кориным очистить клятое место от зла созданием Божьего поля… И что-то выри-совалось в вооќбражении. Вот он, воитель, сразил секирой, выкованной кузнецами Галиби-хиными, черного ведуна на льду озерца. И его вместе с лошадью замело пургой. Оттого дух его, подвлаќстный тьме, не мог войти в чью-то другую жизнь и метался вокруг. Те-перь как бы и исправлен недостойный православного воителя поступок — прах недруга опамятован. И настрадавшаяся душа черного супостата войдет уже, может и не в преж-нем своем зле, в коќго-то другого. Тут же возник и иной выспрос самого себя: "Кто же се-годняшние мы на своей земле?.. В каких жизнях и кто был?.. И все ли делаем, чтобы быть лучше прежних себя. Одни вот из нас во зле ходили, другие в неволе. Кто-то, как вот и старушка, — знатными были, может, и в свободе жили, и в добре. Все в нас самих происходит — или для улучшения себя, или для улучшения. Это и надо бы знать всем. И приближать к себе Правдой, а не отдалять от себя грехом, царство Божье. Было же оно в человеке до греха Адама и Евы… Но вот согрешившие прародители наши не покаялись, а как и мы сегодняшние, стали оправдываться перед Творцом, и тем гневить его. Мы, в гне-ве, и следуем за первогрешниками.