Дара мигнула. Слегка порозовели щёки. Взгляд наконец-то стал осмысленнее.
– Эволюция, – выдыхает она, и Геллан чувствует, как обмякают её плечи. Девчонка морщит лоб, пытается помочь себе руками, чтобы объяснить незнакомое слово. – Ступени. От самого маленького, примитивного до самого высокоразвитого.
Он видит её мыслеобраз и согласно кивает.
– Да, всё так и есть. Она, тварь, просто поделилась силой. Отдала, пробудила, толкнула. Файгенн и так не слаб и не прост. А тут – удар невероятной мощности. Может, она толкалась ко всем пленённым – теперь не узнать. А может, сделала дар только последнему.
– Наследник? – хрипит Дара сорванным горлом.
Геллан кивает и убирает ладони от её лица.
– Человек с иной силой. Может быть, единственный на Зеоссе.
Небесная молчит, пытаясь осознать его слова. Пока она застывает, Геллан бесшумно прыгает в темноту и выволакивает за руку на нестойкий свет костра сопротивляющегося Файгенна.
– Подслушивал, – в голосе Дары – усталое утверждение. Она не удивлена.
– Пусти! – шипит мальчишка, пытаясь вывернуться из стального захвата стакера, но ему не тягаться с Гелланом. Его не свалить с ног подсечкой, не ударить силой, которой сейчас – крохи. Файгенн слаб, это видно по испарине, прилипшей ко лбу пряди и тёмным кругам пота под подмышками.
– Ген. Гена… – Дара пытается придержать его за плечи. Мальчишка продолжает сопротивляться. – Пожалуйста, успокойся. Я прошу.
Её ладошки осторожно касаются предплечий, шеи, щёк – мажут почти невесомо, промахиваясь, но настойчиво возвращаясь. Удивительно, но это действует. Геллан так и не понял, в какой момент Файгенн затих.
Враз потяжелело худое тело. Мальчик не присел – почти упал. Обречённо опустились плечи, безвольно свесилась голова. Большие ладони неподвижно повисли на тонких кистях, что небрежно примостились на коленях.
– Она больше не появится, – сказал тихо, поднимая голову и заглядывая Даре в глаза. – Я забрал всё. Не её вина, что поползла вслед. Геллан прав: у ловушки был хозяин. Тот, кто осмелился призвать первозданную тварь.
Файген запинается, переводит дух и отводит глаза. Смотрит в ночное небо, напряжённо запрокинув голову. Кадык дёргается на тонкой шее судорожно, отчего становится жаль парнишку. Не каждый способен выдержать груз, что падает однажды на плечи. Файгенн способен вынести и не сломаться. И, кажется, понимает это.
Он опускает взгляд, смотрит только на Дару, глаза лихорадочно блестят. Не от возбуждения, а от непролитых слёз.
– Он… страшен. И не остановится ни перед чем. Это не игры, не забавы, когда человеку нравится играть судьбами людей ради жестокого удовольствия. Нет. У него есть цель, и он перешагнёт через любого, чтобы добиться своего. Я почувствовал его. Тогда. Через то, что живёт во мне. Оно тоже его боится. Хотя, наверное, первозданному вообще нет смысла бояться. Может, это даже не боязнь этого человека, а того, что он может натворить.
Файгенн опять умолкает. Геллан видит, как подёргиваются у парнишки пальцы. Мальчишка вскидывается резко, распрямляет плечи, а затем выдаёт скороговоркой:
– Мне кажется, я понимаю теперь, что хотела сказать Найя. Про Обирайну и Небесный груз. Ты всё меняешь, хочешь или не хочешь. За тобой тянется даже воздух, тебе невозможно сопротивляться по-настоящему, но я не хочу, не хочу такой Обирайны для себя!
Мальчишка вскакивает и растворяется в ночи. Они стоят и смотрят ему вслед. Ничего не случится, Файгенн никуда не денется, но его слова цепляют Геллана, как одежда – за свежую рану.
Может, что и понял пацан для себя, зато сказал что-то такое смутное, заставляющее сердце сжиматься в груди. Наверное, так нехорошо думать, но Геллан рад, что завтра мальчик останется в обители стакеров, что его не будет рядом. Пусть будет где угодно, только подальше от Дары и от придуманной кем-то общей для них Обирайны.
Файгенн
Ему не хотелось расставаться с ними. Хотелось идти, бесконечно долго идти по дорогам Зеосса. Брести, разглядывая его красоты, многокрасочное богатство. Он никогда не бывал дальше Виттенгара и его окрестностей. Да и не испытывал желания покидать город, где знал каждый камень, мог с закрытыми глазами пройтись по самым неудобным и узким улочкам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Только сейчас понял, как узок мир, когда ты заперт пусть и в уютном, но ограниченном пространстве. Жажда путешествий влилась в вены бурным потоком и тянула за собой, как пьяницу – бутылка драна.
Но он выбрал путь и не собирался отступать. Чувствовал: всё делает правильно. Да и порвать пуповину нужно сейчас, пока она не стала слишком прочной.
Файгенн никогда не забудет, что чужие люди и нелюди оказались более человечными и родными, чем кровные родственники. Такие уроки – самое ценное, и он дал себе слово, что будет хорошим учеником и никогда не оттолкнёт тех, кто будет нуждаться в его помощи.
Он не спал всю ночь. Не сомкнул глаз, не смог. Всё думал и думал, строил из мыслей вероятности и безжалостно разрушал их. Прощался, как мог, с крохотным отрезком жизни, что дал ему так много.
Под утро веки воспалились и нещадно чесались. Глаза резало от усталости и непролитых слёз. Он не позволил себе быть слабым, даже зная, что никто не увидит. Если сейчас дать слабину, потом захочется жалеть себя снова и снова.
Солнце ещё не взошло, когда к нему неслышно подошёл Геллан. Шагов Файгенн не уловил, но в последний миг почувствовал, как всколыхнулся воздух, и не вздрогнул.
– Ты можешь отказаться, – произнёс стакер без предисловий. – Нет ничего стыдного в том, чтобы принять правильное решение. Важно, как чувствует твоё сердце.
Файгенн удивился и не смог скрыть смятения.
– Ты же хочешь, чтобы я ушёл.
– Хочу. Но важнее, чего хочешь ты. Поверь: у меня хватит сил, чтобы держать тебя подальше от Дариной Обирайны.
По губам Геллана проходит усмешка – помесь боли, что колышится в его глазах, и твёрдости.
– Тем более, что настоящая Обирайна всегда берёт своё и отметает ненужное или чужое, – добавляет стакер, упрямо сжимая челюсти.
– Ты не веришь словам Найи. Она была моей тёткой и виттенгарской муйбой, – считает нужным объяснить Файгенн. – Она любила повторять, что однажды небо изменит мою жизнь. Так и сталось. А ещё она говорила, что я встречу Небесный груз и должен буду пойти за ним, потому что он – моя Обирайна.
Он видит, как облегчённо выдыхает Геллан, как смягчается его лицо.
– Ты подумал, что она предназначена тебе?
Файгенн уныло кивает, пряча глаза.
– Ты думаешь иначе? – бормочет и чувствует, как становится легче, как в груди словно лопнул тяжёлый пузырь.
– Я знаю, что нельзя придумывать того, чего нет. От Обирайны не бегают, Фай. А если бегают, то она всё равно догоняет. У тебя другое притяжение – это видят все. Да и ты тоже.
Он поднимает голову и дерзко смотрит Геллану в глаза. Ничего не говорит, только напряжён, как струна. Затем не выдерживает и бросает слова, как тяжёлые волны:
– Я знаю. Я никто, а она – властительница. Но я никогда не откажусь от неё и от того, что чувствую.
– Ты дурак, – Геллан очень серьёзен. – Малолетний псёнок, что ещё не умеет видеть оттенки и отличать тень от тёмных пятен. Но мы все были такими. Поэтому запомни: ты тот, кем себя чувствуешь; ты тот, каким себя сделаешь. Будешь считать, что недостоин – так и случится. Будешь думать, что грязь под ногами – сотни ног пройдутся по тебе, растопчут и не вспомнят.
– А ты? Ты сам? – Файгенн тоже умеет видеть и примечать кое-что.
Геллан не дрогнул, не отвёл взгляд.
– Я работаю над этим. Для меня тоже важно то, что я только что сказал тебе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Тогда распусти крылья и не прячь их больше, – Файгенн произнёс фразу и замер. Слова вылетели неожиданно, он и сам не понял, что брякнул только что. Но, видимо, понял странный стакер, что смотрел на него остро и долго, а затем, словно соглашаясь, кивнул.
– Ты их видишь? – голос Геллана прозвучал очень хрипло.