Читать интересную книгу Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Приведенные материалы показывают, что с одной стороны либерально настроенное земское движение никак не могло быть причиной того невиданного обострения, переросшего в отрытое вооруженное восстание в декабре. С другой, – дебаты на съезде также вряд ли можно признать достаточным фактором для взрыва трудовых масс. Конечно, здесь самое время вспомнить о тех самых радикальных элементах, за которыми впоследствии прочно закрепится роль главных организаторов революционной вспышки. Идея восстания усиленно бродила в умах радикалов после трагедии 9 января. Желающие добиться свержения царизма, т.е. группы социал-демократов и эсеров, всю весну 1905 года энергично готовились к решительному бою. Конечно, выделялась здесь фигура Гапона, взвалившего на себя беспокойную, но почетную миссию предводителя предстоящей схватки. Положение лидера обязывало контактировать со всеми, кто выражал готовность не словом, а делом поучаствовать в освободительной борьбе. Гапон вел переговоры и с Лениным, и с видными эсерами, обсуждая с ними конкретные подготовительные вопросы[910]. Речь шла о перерастании террористической практики в широкое восстание масс, о каналах переброски оружия в Россию: не забудем, что основные организаторы грядущего бунта находились в эмиграции, т.е. совсем не близко от места предполагаемых событий. В начале апреля 1905 года заинтересованные участники собрались в Женеве, где, подтвердив намерение поднять вооруженное восстание, озаботились планами переустройства России на демократических республиканских началах[911]. Атмосфера неподдельного энтузиазма, царившая на конференции, серьезно увлекла и японских военных представителей. Они настолько уверовали в потенциал революционеров, что рассчитывали на массовые выступления уже летом текущего года. Как установили исследователи, Япония, находившая на тот момент в состоянии войны с Россий, финансировала покупку оружия для этих целей[912]. Правда, с доставкой данного груза возникли сложности: пароход с боеприпасами сел на мель в Балтийском море. Часть груза закопали на островах, а остальное взорвали вместе с судном[913]. Полиция посредством агентуры внимательно следила за всем происходящим в эмигрантских кругах. В отличие от впечатлительных японцев, заведующий заграничной агентурой Л.А. Ратаев в своих донесениях излагал невысокое мнение об организационных возможностях радикальной публики, указывая на ее «крайнюю слабость и беспомощность», когда дело касалось практической стороны подготовки вооруженного восстания. Интересно и его мнение о том, что сила подстрекателей к восстанию заключается лишь в слабости властей на местах, не умеющих своевременно подавлять попытки к бунту[914].

Данный вывод в полной мере относиться и к кумиру советской историографии – социал-демократической партии. Как известно, съезд эсдеков (третий по счету) прошел в мае 1905 года все в той же Женеве. Там вдалеке от рабочего люда еще раз прозвучал призыв к всеобщей забастовке и вооруженному восстанию, который те, как нас уверяли, с нетерпением ожидали повсюду и в Первопрестольной, в частности. Но если обратиться к стенограмме этого мероприятия, то бросается в глаза та атмосфера неуверенности и сомнения, в которой рождался исторический призыв к пролетарскому восстанию. Бодрым резолюциям, отлитым в ясные фразы, предшествовало довольно расплывчатое обсуждение преисполненное постоянными оговорками. Пока со знанием дела разбирались взгляды Карла Маркса на вооруженное восстание, все выглядело весьма сносно[915]. Но когда разговор переходил на конкретные организационные моменты, то уверенности в успешном осуществлении данного дела чувствовалось заметно меньше. Делегаты прекрасно осознавали несоответствие между грандиозностью рассматриваемых задач и партийными силами, особенно если принять во внимание низкий уровень их организованности[916]. Показательно и откровенное признание делегата Орловского (Воровского): «Наша партия совершенно не приспособлена к выполнению задачи по организации вооруженного восстания. До сих пор она, будучи децентрализована, приспособлена лишь к агитации и пропаганде»[917]. Многие вообще сомневались в необходимости вооруженной борьбы, не исключая, что сам царь может созвать учредительное собрание[918]. Тем не менее, боевой настрой, как и следовало, взял верх: съезд выдал резолюцию о подготовке к восстанию[919].

Можно долго спорить, какое влияние оказали эти решения на беспрецедентные беспорядки в Москве. Но бесспорным представляется другое: кроме жажды снести государственный строй как таковой, ни одна из революционных эмигрантских групп не располагала достаточными ресурсами для обострения ситуации в стране. Помимо них внутри российского общества недовольство проявляли, также, те слои общества, которые стремились не к ниспровержению царизма, а к изменению выборного законодательства, оставлявшего их за бортом избирательной кампании. Как известно, утвержденные правила опирались на лояльность крестьянства, считавшегося приверженцем монархического строя. Так, все крестьяне и землевладельцы допускались к участию в выборах депутатов, а вот в городах избирательное право было очень ограничено; голосовать могли только домовладельцы и крупные плательщики квартирного налога. В результате из избирательных баталий почти полностью исключались рабочие и интеллигенция. Либеральная газета «Сын Отечества» сетовала:

«наша интеллигенция, соль земли, – юристы, врачи, учителя профессора, журналисты – не могут похвастаться своими достатками, имениями, роскошными квартирами, собственными домами и в силу этого не пользуются ни активным, ни пассивным избирательным правом»[920].

Средние и мелкие городские слои явно не устраивала роль статистов конституционного процесса, о чьих политических правах должно позаботиться дворянство, обладавшее высоким имущественным цензом. Поэтому, на обещание Манифеста 6 августа продолжить усовершенствование выборного порядка, «когда жизнь сама укажет такую необходимость», эти элементы замечали, что «едва ли этого момента придется ждать особенно долго»[921].

Перспектива оказаться с думой, состоящей главным образом из представителей земледельческой сферы, не устраивала и новых приверженцев конституционных ценностей -купеческую буржуазию. Выражая ее общее настроение, Председатель Московского биржевого комитета Н.А. Найденов с тревогой обращал внимание В.Н. Коковцова, что намечаемая выборная система не обеспечивает должного участия промышленников в думе[922]. Очевидно, не ради таких итогов купечество входило в либеральный проект, делая на него ставку. Однако это ключевое обстоятельство недостаточно оценено исторической литературой, включая и современную. Внимание историков по-прежнему привлекают довольно вялые попытки предпринимательского класса по созданию партии. Причем традиционно российская буржуазия рассматривается в целом: та существенная разница в отношении к конституционному творчеству правительства со стороны разных групп капиталистов не ставится во главу угла[923]. Инициатива партийного строительства в торгово-промышленных кругах (партийная горячка охватила тогда всех) принадлежала Петербургу Именно оттуда в МВД адресовалась просьба привлечь представителей биржевых комитетов к обсуждению законодательных проектов. В петиции указывалось:

 «на важное место, занимаемое промышленностью в жизни государства и общества, нужды которого не могут быть выражены представителями земств городов, и доказывалось, что к совещанию должны быть привлечены выборные представители промышленности»[924].

Активное участие в собраниях приняли деятели из разных промышленных районов страны (А.А. Вольский, В.И. Ковалевский, Ф.Е. Енакиев, М.Ф. Норпе, А.А. Бобринский, В.В. Жуковский и др. ). В конце июня, учрежденное ими бюро, решило созвать организационный съезд для обмена мнениями по поводу созыва думы[925].

Московское купечество, хотя и приняло участие в этой столичной инициативе, но заметной заинтересованности в ней не проявляло. Хотя приезд одного из организаторов торгово-промышленных кругов – В.И. Ковалевского – в Москву 4 июля 1905 года продемонстрировал острое недовольство купечества совещательной думой в земледельческом облике. Прошедшее здесь заседание представителей биржевых комитетов Центра, Поволжья и Урала высказалось за введение конституционного строя, за снятие всех ограничений и стеснений для развития промышленности, за крестьянские реформы, способствующие росту народного благосостояния[926]. Глава московских биржевиков Н.А. Найденов, испугавшись всплеска эмоций, даже попросил всех покинуть помещение биржевого комитета; заседание продолжилось в доме П.П. Рябушинского[927]. Уже тогда можно было почувствовать, что воинственный порыв купеческой элиты сильно разниться от настроений, преобладающих среди тех же земских деятелей. Правительству политические дебаты доморощенных буржуа радости, конечно, не доставили, тем не менее, оно не ожидало от них серьезных угроз, а тем более срыва своего консервативно-конституционного сценария. Купеческое недовольство, публично проявленное в июле 1905 года в Москве, шло, как бы, в фарватере земско-дворянской фронды, возглавлявшей тогда оппозиционное брожение. С другой стороны, власти были уверены: купеческие претензии растворяться в инициативе петербургской буржуазной группы, не помышлявшей действовать вне рамок, определенных правительством. Эти ожидания полностью подтвердились, когда промышленники Петербурга, Юга и Польши решили избегать политических дебатов и сконцентрироваться на деловой проблематике. В результате вместо учреждения партии у них возобладала мысль о создании экономического объединения, которое вскоре и появилось в лице Совета съездов представителей промышленности и торговли. Кстати, московская деловая элита осталась в стороне и от этой предпринимательской организации. Купечество попыталось самостоятельно поддержать гаснущую политическую инициативу, что вылилось в учреждение силами биржевого комитета Москвы торгово-промышленной партии. Однако, как говорили очевидцы, она «в значительной степени существовала лишь на бумаге»[928].