Вот с этим конституционным творчеством довелось ознакомиться Д.М. Сольскому. Их продолжительная беседа с Муромцевым произошла 3 июля 1905 года накануне земского съезда. Посредником во встрече выступил директор знаменитого петербургского Александровского лицея А.П. Саломон: он хорошо знал Муромцева, с 1898 года читавшего там курс по гражданскому праву[878]. С другой стороны, еще лучше Д.М. Сольскому был известен Саломон: он приходился племянником уже покойному Министру просвещения А.В. Головину – либеральному деятелю эпохи Александра II. На С.А. Муромцева встреча произвела большое впечатление, он оценил своего собеседника как человека «искренно преданного делу народного представительства и достаточно просвещенного в области конституционных вопросов»[879]. Сольскому также не могло не импонировать стремление авторов московской конституции придать ей октроированный характер. Примечательно стремление группы Муромцева обеспечить органичное включение подготовленного основного закона в общий законодательный свод империи. Конечно, не осталось незамеченным, что отдельные фразы ключевой статьи проекта о государственном устройстве взяты не только из постановления земского съезда, но и из Рескрипта от 18 февраля 1905 года[880]. Не удивительно, что эти наработки оказали влияние на текст правительственных основных законов, правда не в такой степени как хотелось бы земцам[881]. Видимо поэтому, соратник С.А. Муромцева по подготовке проекта Ф.Ф. Кокошкин, оставивший эти любопытные заметки, утверждал задним числом, что Сольский при всей симпатии не мог побудить правительство пойти навстречу земскому движению[882].
Этот вывод Кокошкина весьма спорен, поскольку последующие события вокруг земских съездов свидетельствуют как раз об обратном: поддержка Сольского прослеживается здесь достаточно зримо. Вспомним в какой сложной обстановке проходил земский съезд 6-8 июля 1905 года, где и обсуждался и был принят проект Муромцева. Его открытию препятствовала администрация города, заседание было фактически запрещено Московским генерал-губернатором А.А. Козловым. На квартиру Ф.А. Головина, где заседало оргбюро явилась полиция; в день открытия съезда в особняк князей Долгоруких пожаловали полицейские наряды. Власти опасались, что собрание провозгласит себя учредительным и приступит к формированию альтернативного правительства[883]; у ряда участников съезда прошли обыски. Ф.А. Головин – будущий Председатель II Государственной думы – после всех этих переживаний посетил А.А. Козлова, дабы выразить свое возмущение действиями полиции. Но тот в свое оправдание ссылался на петербургское начальство, куда и просил адресовать жалобы. Вместе с тем, видимо в знак сочувствия он дал Головину явно неслучайный совет – обратиться в столице к Д.М. Сольскому[884]. Головин, который уже много слышал хорошего об этом высокопоставленном сановнике от Муромцева, решил именно так и поступить. Встреча полностью оправдала его ожидания. Сольский долго расспрашивал его о земском движении, интересовался съездами, настроениями их участников, говорил о своем позитивном отношении к законодательному представительству. По конкретному же поводу, с которым и пришел к нему Головин, он обещал поговорить с государем[885]. Головин возвратился в Москву преисполненным энтузиазма: полиция зафиксировала несколько частных совещаний земских и городских деятелей, где активно обсуждалась его в петербургская встреча[886].
Последствия визита не заставили себя долго ждать. Уже 15 июля 1905 года Первопрестольная получает нового генерал-губернатора П.П. Дурново. (Правда, в молодости – в начале 70-х годов XIX века – он уже являлся московским губернатором, когда отметился громким конфликтом с городским главой купцом И.А. Ляминым). В мемуарах Витте прямо говорится, что это назначение состоялось благодаря протекции Д.М. Сольского, который покровительствовал Дурново. В частности, именно патриарх высшей бюрократии обеспечил его вхождение в Государственный совет. Заметим, что новый Московский генерал-губернатор имел устойчивую репутацию либерала[887]. Это проявилось уже 3 августа 1905 года в ходе его официального представления в должности. П.П. Дурново много говорил о предстоящей конституции, о народном представительстве и пригласил всех оказать поддержку новым начинаниям правительства[888]. Лично он такую поддержку продемонстрировал: во время его службы в Москве прекратилось давление на земские круги. Подготовка и проведение очередного земского мероприятия в середине сентября 1905 года впервые обошлась без каких-либо эксцессов, что не осталось незамеченным устроителями съезда[889]. Правда, кроме этого Дурново ничем особенно не запомнился: непосредственно местной жизнью он интересовался слабо, больше занимаясь своими многочисленными знакомыми во время их пребывания в городе[890].
По отношению к земскому движению аналогичное значение с миссией П.П. Дурново имел визит в Москву сенатора К.3. Постовского. Он был послан по высочайшему повелению для выяснения ситуации после июльского съезда. Николая II тревожило прозвучавшее там обращение земцев к населению, где говорилось о нравственном воздействии на сознание людей и излагалась просьба о доверии. К тому же существовала опасность сближения земских кругов с революционными элементами, чего правительство явно не желало. Заметим, что Постовскому были даны четкие указания ни какого-либо допроса или тем более преследования не проводить[891]. В ходе контактов съездовских лидеров и командированного чиновника преобладали благожелательные оттенки. Один из земцев – В.И Вернадский – писал, что Постовский и его помощники «убедились в полной нашей легальности. В действительности из всех ныне существующих политических групп, мы как раз являемся наиболее умеренными в форме нашей деятельности, а по программе своей представляем настоящую государственную группу»[892]. Такую самооценку, прозвучавшую из уст видного съездовского деятеля, следует признать вполне справедливой. Примечательно, что земцы решили до окончания миссии сенатора воздержаться от какой-либо активной политической деятельности, мотивируя это тем, что если она вдруг будет расценена как незаконная, то участники съездов естественно могут лишиться возможности быть избранными в думу[893]. По поводу обращения к народу, так встревожившее власть, земские деятели убеждали, что оно преследовало исключительно народное успокоение. С долей обиды они указывали на воззвания к тому же русскому народу, которые беспрепятственно распространялись господами Шараповыми и Грингмутами (редактор промонархической газеты «Московские ведомости»)[894]. Вообще-то приверженцы либерализма старались не отставать от ура-патриотической пропаганды: они с гордостью рекламировали прием земской делегации Николаем II. Десятки тысяч печатных сообщений о высочайшей аудиенции распространялись по губерниям. А некоторые, как, например, князь П. Д. Долгорукий лично объезжали волости в Московской губернии, чтобы поведать крестьянству об этой радостной вести[895].
Все эти малоизвестные эпизоды, о которых шла речь, крайне важны для понимания событий 1905 года. Они совершенно не укладываются в историографический штамп, оставшийся еще с советской эпохи, будто царизм в принципе не желал ни учреждения Думы и на дух не переносил земских преобразовательных устремлений. Тем не менее, шаги, предпринятые властью до сентябрьско-декабрьского обострения, свидетельствуют о желании правительства включить движение, развивающееся снизу, в свой конституционный сценарий. И, как следует из приведенных фактов, это стремление отнюдь не было утопическим. В этом же контексте следует рассматривать и решение конца августа 1905 о предоставлении автономии российским университетам, приуроченное к началу учебного года. Осведомленный В.Ф. Джунковский подчеркивал, что «авторами этого указа, к удивлению публики, были Д.Ф. Трепов и В.Г. Глазьев (Министр просвещения)»[896]. Автономия признавалась ими как главный способ для умиротворения волнений в вузах. В свою очередь, оппозиция не сомневалась в неизбежной трансформации царизма по направлению к представительной законодательной ветви. Она прекрасно осознавала, что потребности нового экономического позиционирования России предопределяют проведение политической модернизации власти. Лидеры оппозиции с удовольствием пересказывали ход парижских переговоров В.Н. Коковцова о крупных кредитах с группой европейских финансистов. Те прямо высказывались о невозможности реализовать заем в случае отказа от намерения учредить думу; это могло вызвать трудности с размещением русских ценных бумаг на западных биржах и привести к значительному понижению их стоимости. В результате то, чего настойчиво добивалось российское правительство, было бы просто-напросто перечеркнуто[897]. Все это подводит к важному выводу: господствовавшая в историографии схема – реакционный режим, не желавший никаких перемен, и пробивавшая им путь прогрессивная общественность – не отражает реальную суть происходившего противостояния. Процессы 1905 года должны рассматриваться не в этой привычной, традиционной логике, а в русле борьбы правительственного и общественного либерализма за первенство в проведении политической модернизации.