Все эти малоизвестные эпизоды, о которых шла речь, крайне важны для понимания событий 1905 года. Они совершенно не укладываются в историографический штамп, оставшийся еще с советской эпохи, будто царизм в принципе не желал ни учреждения Думы и на дух не переносил земских преобразовательных устремлений. Тем не менее, шаги, предпринятые властью до сентябрьско-декабрьского обострения, свидетельствуют о желании правительства включить движение, развивающееся снизу, в свой конституционный сценарий. И, как следует из приведенных фактов, это стремление отнюдь не было утопическим. В этом же контексте следует рассматривать и решение конца августа 1905 о предоставлении автономии российским университетам, приуроченное к началу учебного года. Осведомленный В.Ф. Джунковский подчеркивал, что «авторами этого указа, к удивлению публики, были Д.Ф. Трепов и В.Г. Глазьев (Министр просвещения)»[896]. Автономия признавалась ими как главный способ для умиротворения волнений в вузах. В свою очередь, оппозиция не сомневалась в неизбежной трансформации царизма по направлению к представительной законодательной ветви. Она прекрасно осознавала, что потребности нового экономического позиционирования России предопределяют проведение политической модернизации власти. Лидеры оппозиции с удовольствием пересказывали ход парижских переговоров В.Н. Коковцова о крупных кредитах с группой европейских финансистов. Те прямо высказывались о невозможности реализовать заем в случае отказа от намерения учредить думу; это могло вызвать трудности с размещением русских ценных бумаг на западных биржах и привести к значительному понижению их стоимости. В результате то, чего настойчиво добивалось российское правительство, было бы просто-напросто перечеркнуто[897]. Все это подводит к важному выводу: господствовавшая в историографии схема – реакционный режим, не желавший никаких перемен, и пробивавшая им путь прогрессивная общественность – не отражает реальную суть происходившего противостояния. Процессы 1905 года должны рассматриваться не в этой привычной, традиционной логике, а в русле борьбы правительственного и общественного либерализма за первенство в проведении политической модернизации.
3. Московское обострение
Провозглашение Манифеста от 6 августа 1905 года об учреждении Государственной думы рассматривалось либерально настроенной частью правящей бюрократии в качестве важнейшего политического рубежа. Это шаг вызвал полное одобрение западных кругов, на что собственно в первую очередь и рассчитывала российская власть. Кайзер Германии Вильгельм II поздравлял Николая II:
«Твой Манифест об учреждении Думы произвел в Европе, особенно в моей стране, превосходное впечатление»[898].
Понимание того, что царизм начал постепенную трансформацию в сторону конституционной монархии присутствовало и в российском обществе. Весной-летом 1905 года этот факт вряд ли у кого вызывал большие сомнения. Но вот отношение к данной реальности у разных слоев было далеко не одинаковым. Правительство хорошо осознавало это обстоятельство и собиралось учитывать его, т.е. идти навстречу тем, кто при консервативно-монархическом сценарии был в состоянии реализовывать свои интересы. И одновременно выдавливать на политическую периферию группы, которые не могли принять подобного хода событий. Один из идеологов такой модели поведения власти Д.Ф. Трепов любил повторять, что революция не страшна, когда ее делают революционеры, но она становится опасной в случае присоединения к ней умеренных элементов, которые всем существом своим должны стоять за государственный порядок[899]. Поэтому речь шла о вовлечении в правительственный конституционный проект земского движения и профессорского состава. Этим высокообразованным слоям четко давалось понять, что их заветные либеральные чаяния осуществимы только при взаимодействии с властью. Или говоря иначе, их подлинным союзником выступает именно власть, а не те, кто толкает на конфронтационную стезю с мало предсказуемыми последствиями. Надо заметить, что путь сотрудничества с правительством не вызывал отторжения у многих участников либерального движения: вооруженные методы выяснения отношений с властью явно не пользовались популярностью в земской и профессорской среде. Радикализм был присущ лишь некоторым персонажам – например, руководителям «Союза союзов»: их арест во главе с П.Н. Милюковым произошел 7 августа 1905 года (на следующий день после обнародования Манифеста о булыгинской думе)[900]. Правительству казалось, что оно удерживает ситуацию и имеет все основания рассчитывать на претворение в жизнь своего конституционного сценария.
Правильность именно такой оценки подтверждали итоги очередного общероссийского съезда земских и городских деятелей, состоявшегося в середине сентября 1905 года. Это крупное мероприятие обсуждало отношение оппозиционной общественности к Манифесту, обнародованному властями 6 августа. Конечно, конституционное творчество верхов не могло оставить равнодушным никого, но что касается земцев, то большинство из них склонились к поддержке булыгинской думы. Как отмечал профессор М. М. Ковалевский, она привлекала к себе некоторые симпатии, так как «ею разрывалась цепь, связующая нас с бюрократическим самовластием и «временными правилами», почти всецело заступившими место законов в царствование Александра III»[901]. Земское движение, занимавшееся проблемами государственного строительства, не поддержало бойкот совещательной думы, призвав участвовать в предстоящих выборах и войти в будущую думу сплоченной группой. Интересно, что весомым аргументом в пользу такого решения стало для земцев исключение из числа избирателей представителей других слоев общества. В докладе В. Е. Якушкина прямо подчеркивалось, что по условиям изданного избирательного закона из тех, кто мог бы выступать с определенной и самостоятельной программой, только земские и городские деятели являются не устраненными от выборов. А потому участие в избирательной кампании приобретает для них особую ответственность и смысл[902]. При этом в докладе делался общий акцент на дальнейшем усовершенствовании самой Государственной думы и порядка избрания в нее. Именно такой подход, обозначенный в тексте Манифеста от 6 августа, объявлялся руководством к будущим действиям[903]. Радикальным же элементам, настойчиво призывающим к коренной ломке государственного строя, адресовался упрек в их недостаточной сплоченности и организованности[904]. Чего, конечно, никак нельзя было сказать о целеустремленных земцах, чьи усилия, как торжественно заявлялось, оказали несомненное влияние на выработку правительственных актов, начиная с указа от 12 декабря 1904 года и заканчивая Манифестом 6 августа 1905[905].
Помимо традиционного оспаривания пальмы первенства в реформаторских начинаниях земцы не собирались обострять обстановку вокруг булыгинской думы. Их оппозиционного запала хватило только на открытый конфликт с английским журналистом В. Стэдом, которого власти использовали в качестве неофициального канала, дабы подкрепить мысль о необратимости начатых реформ. Для этого в сентябре 1905 года они прибегли к посредничеству последнего, сочтя его известность и либеральную репутацию оптимальными для подобной миссии. Журналист неоднократно беседовал с Николаем II и Д.Ф. Треповым по проблемам политического реформирования. Российские консерваторы не одобряли эти встречи. Один из них, А.А. Киреев, отмечал:
«Странная роль Стэда. Просто журналист, он не только получает доступ к царю, разговаривает с ним, но еще получает разрешение “держать конференцию”, произносить речи, где, когда и о чем пожелает»[906].
После высоких аудиенций В. Стэд посетил земский съезд в Москве, а также выступил в печати, изложив позицию правительства по поводу происходящих в стране событий[907]. Общий смысл его месседжей сводился к следующему: власти возлагают большие надежды на думу; ее компетенция скоро будет расширена за счет законодательных функций, но это требует создания определенной правовой базы. Кроме того, власти собираются вскоре провести амнистию по большей части политических дел. Как бы подтверждая эти намерения, полиция освободила П.Н. Милюкова, который находился под арестом около месяца; у современников это создало впечатление, будто бы царь «подарил» его Стэду[908]. Однако российские либералы, выслушав британского коллегу, устроили ему обструкцию: они заявили, что этот иностранец делает «дурное дело», хотя, вероятно, и руководствуется благими намерениями. В результате Стэд был объявлен «эмиссаром деспотизма»[909].