Читать интересную книгу Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Московская буржуазия – уже не частным образом, а публично – поддержала движение. Так, 30 ноября 1904 года гласные только что избранной Городской думы перед обсуждением сметы на будущий год заявили, что единственным выходом из создавшегося положения «представляется установление начала законности как общегосударственного условия плодотворной деятельности и создания законов при постоянном участии выборных от населения»[838]. Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович тут же опротестовал это заявление, однако Думу поддержал Московский биржевой комитет, выразивший полное сочувствие гласным[839]. Правда, в проявленной солидарности не было ничего удивительного, поскольку ряд авторитетных гласных думы одновременно заседали и в биржевом комитете. Кстати, в октябре 1904 года произошел острый конфликт купечества с Сергеем Александровичем. Тот упрекнул деловую элиту Первопрестольной за малые даяния в Красный крест для помощи раненым в русско-японской войне. Но С.Т. Морозов объяснил, что он уже делал пожертвования, например, массу одеял, но в итоге все они оказались на московских рынках. В ответ возмущенный великий князь потребовал арестовать Морозова и только просьбы П.Н. Святополк-Мирского помогли урегулировать ситуацию, не на шутку взволновавшую купечество[840]. Не менее широкую огласку получила и история, случившаяся с крупным фабрикантом С.И. Четвериковым, когда он был вынужден спешить к внезапно приехавшему на его предприятие приставу под ударами казачьих нагаек. Этот случай, вызвав огромный резонанс, стал предметом рассмотрения в Московской городской думе[841].

Как известно, земские и городские резолюции вызвали несколько совещаний на самом высоком уровне, собранных Николаем II по просьбе Святополк-Мирского. Контакты Министра с представителями земств, закончившиеся проведением съезда и конституционными призывами, получили неоднозначную оценку. Этот известный в литературе эпизод с проведением совещаний требует серьезного уточнения. Долгое время он рассматривался в качестве яркого подтверждения реакционности властей, их нежелания что-либо реформировать. Однако, необходимость сближения монархии с обществом посредством выборного представительства за исключением К. П. Победоносцева и великого князя Сергея Александровича не вызвала здесь отторжения. Тот же Д. М. Сольский не находил в этом ничего опасного: Николай II и другие согласились именно с его позицией[842]. В действительности проблема заключалась в другом: только сейчас власть в полной мере осознала, что после состоявшегося земского съезда любые шаги в направлении конституцианализма будут выглядеть не иначе как удовлетворение прозвучавших пожеланий общественности. О каком консервативно-монархическом сценарии правительства в этом случае могла идти речь? Не удивительно, что при таких обстоятельствах текст, легший в основу знаменитого указа от 12 декабря 1904 года о начале политических преобразований, дался тяжело. В перечне направлений, по которым должна проводиться работа, а именно водворение в стране свободы слова, веротерпимости, местного самоуправления, отсутствовал пункт о привлечении выборных представителей общественности к законотворчеству[843]. Верховная власть никак не могла произвести впечатления о готовности, причем спешной, идти на поводу у общественных деятелей. Ведь всего лишь месяцем ранее земский съезд передал для предоставления государю программу обновления, тем самым претендуя на реформаторское первенство[844]. Осознав итоги деятельности Министра внутренних дел князя П.Н. Святополка-Мирского, Николай II с 18 декабря 1904 года прекратил его принимать; он увиделся с ним только после кровавых событий 9 января, чтобы уже окончательно проститься. Даже, когда бывший министр в 1910 году скончался, ему как генерал-адъютанту свиты Е.И.В. не был возложен венок от Николая II и вдова не получила никаких знаков сочувствия; такое произошло, пожалуй, единственный раз[845].

Очевидно, что Святополк-Мирский, будучи довольно слабым руководителем, оказался просто не в состоянии реализовать столь непростое для царского сановника дело[846].

Зато другая, куда более мощная фигура на волне высоких совещаний начала декабря 1904 года, решительно устремилась в самую гущу событий. Речь идет о С.Ю. Витте, которому было суждено стать одним из активных деятелей этой бурной поры. Напомним, что бывший Министр финансов с августа 1903-го пребывал на посту Председателя Комитета министров, лишенного тогда реальных полномочий. Как писал в начале августа 1904 года А.С. Суворин, Витте постоянно обдумывал свое возвращение на первые роли, готовил с этой целью программу[847]. Шанс появился у него с назначением П.Н. Святополка-Мирского: тот, озабоченный курсом доверия, охотно пошел на контакт с Витте, находя в нем поддержку своим начинаниям. По свидетельству В.Н. Коковцова, осенью 1904 года ни дня не проходило без встречи между ними[848]. В результате незадачливый Министр внутренних дел очень просил Николая II привлечь Витте к участию в работе совещания[849]. Хотя в верхах было известно, что император не жаловал своего бывшего фаворита. Как утверждал, начальник походной военной канцелярии Е.И.В. А.Ф. Гейден: «государь Витте не любит»[850]. А близкий к Витте князь А.Д. Оболенский писал, что тот и сам чувствовал некоторое недоверие со стороны царя[851]. Не удивительно, что с момента отставки с поста Министра финансов в августе 1903 и до начала 1905 года Витте всего шесть раз побывал у Николая II, а говорил с ним наедине только два раза[852]. Однако ситуация после разрекламированного земского съезда складывалась крайне неудачно: Николай II уже понимал, в какое невыгодное положение поставил его искренний Святополк-Мирский своим преждевременным заигрыванием с общественностью. Думается, только эти неблагоприятные обстоятельства вынудили его согласиться на присутствие Витте. А главное поручить Комитету министров им возглавляемому готовить проект, который и стал затем указом от 12 декабря 1904 года[853]. Вот таким образом произошло возвращение отставленного Министра финансов на активное политическое поприще. Фактически в его руках оказалась подготовка либеральных преобразований в стране. Как отмечал в дневнике князь А.А. Бобринский:

«Витте беснуется во всю: пишет записки, президирует в комиссиях... роль его определяется все яснее и яснее»[854].

Здесь необходимо пояснить некоторую двусмысленность сложившейся ситуации, которая тогда никого не могла оставить равнодушным. Образ борца за либеральные ценности для Витте вообще-то не очень подходил. Напомним, что на рубеже 70-80-х годов XIX века, когда, например, Д.М. Сольский участвовал в разработках конституционных проектов, будущий финансовый гений находился под влиянием своего родного дяди Р.А. Фадеева, клеймившего на чем свет стоит либерализм и все что с ним связано. В соответствующем ключе публиковался Витте в изданиях М.Н. Каткова и И.С. Аксакова; в начале 80-х годов не прошел мимо «Святой дружины», собравшей цвет патриотических подданных[855]. Прямо скажем, не лучший background даже для рядового участника либерального движения не говоря уж о его предводителе.

Тем не менее, Витте с энтузиазмом взялся за порученное дело: центровая роль в подготовке преобразовательных процессов явно окрыляла. Достаточно взглянуть на то, как он приглашал министров на совещания по реализации мер, предначертанных указом от 12 декабря 1904 года. Вот, к примеру, фраза из его письма к Министру просвещения В.Г. Глазьеву, которого Витте информировал о заседании:

«Государю императору благоугодно было повелеть мне собирать такие совещания и впредь, когда это окажется необходимым по ходу дел для высшего управления»[856].

Напомним, что совет министров в современном смысле собирался крайне редко и только под председательством императора. Поэтому делегирование этой важной управленческой функции конкретному чиновнику фактически выдвигало того на роль первого министра. Бюрократические слои прекрасно осознавали данное обстоятельство, а потому неслучайно Витте делает акцент на своем новом политическом значении, подчеркивая, что ему поручено собирать совещание и впредь (так и хочется сказать – всегда), а не в виде исключения. Свои претензии на руководящую роль в правительстве, теперь уже в качестве его настоящего главы, Витте непосредственно перед Николаем II по причине неоднозначного отношения к себе обозначать опасался. Он считал более эффективным, если это будет делать не он, а другие члены правительства. Данную миссию взял на себя Министр земледелия А.С. Ермолов, давно находившийся с Витте в хороших отношениях. Ермолов подробно аргументировал императору преимущества объединенного правительства. Как он убеждал, при нынешней системе государственного управления в России, по сути, нет единой системы; есть только отдельные ведомства, каждое из которых плохо осведомлено о деятельности других. Теперь настало время устранить этот недостаток и внести солидарность в совместную работу. Не мешало бы, заметил он, больше информировать общественность о роли Комитета министров в разработке данного вопроса[857].