Читать интересную книгу Дорогой мой человек - Юрий Герман

Теперь — какие же они?

Ашхен — главная начальница — очень суха в обращении, строга, неразговорчива, но за этой официальностью и корректной жесткостью, за пенсне, которое она, придерживая пальцами, нацеливает на собеседника, за отрывистой речью и совершенно мужскими манерами только тупой дурак может ухитриться не разглядеть сердце, исполненное отзывчивости и подлинной доброты, сердце врача, извини, тетка, милостью божьей, такое, как у Н.Е.Богословского или у покойного И.Д.Постникова.

Одна как перст во всем мире, волею судьбы старая дева, не имевшая никогда ни мужа, ни ребенка, она никогда не знала, да и сейчас, в старости, не знает, что значит жить для себя, и хоть ни от кого не требует никакой самоотреченности, тем не менее никто не может работать у нее плохо или средне, во всяком случае ниже своих возможностей. С людьми, работающими за страх, а не за совесть, моя старуха номер один абсолютно безжалостна и беспощадна. Тех же, кто работает, не жалея своих сил, Ашхен не замечает, считая, что только такой труд и есть норма, и иногда говорит не без злорадства, что нынче война, и профсоюзный колдоговор о восьмичасовом рабочем дне недействителен.

А старуха номер два — кротчайшее и милейшее существо, маленькая, сухонькая, отличный, кстати, терапевт, но совершенно в себе неуверенный, такой, что все диагнозы ставит в форме вопросительной, обожающая Ашхен Ованесовну, с которой ее свела судьба еще в годы гражданской войны на каком-то бронепоезде, где Зинаида отчаянно влюбилась в начальника или командира, о чем Ашхен вспоминает и поныне, говоря загадочно:

— Твое известное безрассудство, Зиночка!

Тем не менее у Зиночки на пальце обручальное кольцо. И она краснеет, как краснеет, тетечка!

Ашхен мне про нее рассказала так:

— Зиночка была очень бедной и всегда голодной, всегда! А ее отец действительный тайный советник — проклял Зиночку, и, когда она привела свою угрозу в исполнение и убежала учиться, этот тайный даже истребовал ее через полицию. Но она убежала во второй раз, и не для того, чтобы стать знаменитостью и прославиться, нет, у нее и данных для этого не было, она только хотела приносить пользу людям. И прямо из Сорбонны приехала в Мордовию — земским врачом. Урядник говорил ей «ты», потому что она была под надзором, мужики лечили люэс у знахаря, и у Зиночки не было дров, чтобы натопить избу. И никакой протекции, как например у вас, Владимир Афанасьевич! Решительно никакой…

Понимаешь, тетка, каково мне все это было выслушивать? И снова Ионыч. Например, такая беседа:

Ашхен: — И вы продолжаете настаивать на том, что Ионычи у нас не существуют?

Я: — Продолжаю.

Зинаида: — Вы очень упрямы, Владимир Афанасьевич!

Ашхен: — Если желать блага нашему советскому обществу, то не надо делать ему реверансы и льстить. Ионычи существуют. Чехов был на редкость хорошим доктором и умел видеть вперед. Например, вы — молодой Ионыч.

Я: — Опять Ионыч?

Зинаида: — Посмотрите-ка на этого молодого человека. Он даже удивлен!

Ашхен: — Сколько сейчас времени?

Я: — Виноват, проспал! Но я…

Ашхен: — Как я предполагаю, Зиночка, Ионыч, наверное, тоже начинал свое скатывание по наклонной плоскости с того, что опаздывал к себе в больницу. У него там не было реальных интересов, у него вообще не было никаких интересов, он лишь развлекал себя, подсчитывая ассигнации…

Зинаида: — Стриг купоны…

Я: — Не понимаю, какая связь между моим опозданием и стрижкой купонов…

Ашхен: — И в каком вы виде, капитан Устименко. На вас стыдно смотреть. Вы не удосужились побриться. На вас жеваный китель, жеваный и пережеванный. И неужели вы не можете даже почистить ваши башмаки?

Я (в очередной хвастливой, развязной, отвратительной, в общем не свойственной мне, но все-таки в куриной истерике): — Ну хорошо, я всем плох. Я Ионыч, попавший к вам по протекции. Моя главная идея — выжить. Так слушайте теперь, в какую передрягу я попал…

Ашхен: — Ты слышишь, Зиночка, он, оказывается, попал в передрягу!..

Зинаида: — Все-таки, может быть, мы выслушаем его, Ашхен. Он очень уж нервничает. И посмотри, какой он бледный. Даже немножко синюшный…

Я: — Я не нуждаюсь в вашей жалости. Вы сами отправили меня вечером в полковой пункт, и именно там…

Дальше я рассказываю, что было именно там.

Это небезынтересная история, тетка.

Представляешь — идет группа наших матросов из морской пехоты. Среди них раненый, но бодренький, шагает сам, без всякой помощи, и громко покрикивает:

— Разойдись, подорвусь! Расходись, подрываюсь! Не подходи близко опасно для жизни! Давай собирай медицину с саперами…

Подхожу к этому матросу. Удалой парень, видно выпивший изрядную толику для бодрости и храбрости. Как впоследствии выяснилось, он разведчик из прославленного у нас подразделения капитана Леонтьева, зовут его Сашка Дьяконов. Поднесли ему спирту уже после происшествия. А происшествие, как объяснили мне эскортирующие раненого товарищи, заключалось вот в чем: Сашке в плечо попала пятидесятимиллиметровая мина и не разорвалась. Разорваться она может каждую минуту, колпачок у мины из пластмассы, одним словом хитрая штуковина. Мину или взрыватель надобно удалить, но тут одна хирургия бессильна, необходимо привлечь сапера, и такого, чтобы был парень сообразительный.

Сашка все это издали подтверждает, стараясь не жестикулировать.

Ему подносят закурить — он покуривает, стоя за валуном, чтобы, если мина взорвется, не поранить других.

Созываем совет полковых врачей, а за время нашего совещания является сапер, угрюмый дядечка из породы тех наших офицеров, которых никогда и ничем нельзя не только удивить, но даже вывести из состояния обычной флегмы. Подошел к Сашке, сел на корточки, разглядел взрыватель и объявил его тип, словно это могло чему-то помочь. Тут и «дуольве», и «девятка», и несколько "а", и еще всякие фокусы.

Я спрашиваю:

— Ну и что?

Он отвечает:

— Мне этот взрыватель сейчас не ухватить. Он едва из кожи проклюнулся. Надо, чтобы вы мясо ему дальше разрезали, этому морскому орлу, тогда мину подпихнем за ее восьмиперый стабилизатор и осуществим обезвреживание. Люди пускай разойдутся, чтобы, если ошибемся и она рванет, никто, кроме нас троих, не пострадал.

— А вы, — это Сашка говорит, — постарайтесь не ошибаться. Сапер ошибается раз в жизни, но я в вашей ошибке участвовать не намерен. Вы поаккуратнее.

Пошли мы втроем в палатку. Матросы Сашке издали советуют:

— Ты под ноги смотри, не оступись, Сашечка!

— Сашечка, твоя жизнь нужна народу!

— Саша, друг, сохраняй, неподвижность.

Пришли, посадил я его. Он улыбается, но через силу. Белый, пот льется. Ну, а мне не до улыбок. Торчит из плеча у него этот самый восьмиперый стабилизатор, будь он неладен, и я все думаю, как бы мне его не зацепить. И сапер рекомендует:

— Вы, доктор, поаккуратнее. У этих самых «полтинников» взрыватели чуткие. В любую секунду может из нас винегрет образовать.

Разрезали бритвой мы на нашем Сашечке ватник. Никогда не думал, что это такая мучительная работа — разрезать ватник. Потом тельняшку распороли. Мина вошла под кожу прямо под лопаткой, а взрыватель едва виднелся в подмышечной впадине. Дал я ему порядочно новокаину — Саше — и взял скальпель. Тут и меня самого прошиб пот. А сапер руководит!

— Нет, мне еще не ухватить, у меня пальцы массивные, вы, доктор, еще мяска ему подрежьте. Пускай шов у него будет побольше, зато мы трое живые останемся. Тут риск оправданный и целесообразный…

Наконец черненький этот пластмассовый взрыватель весь оказался снаружи. И тогда знаешь что мне сапер сказал?

— Теперь вы, доктор, уходите: третьему нецелесообразно подрываться, если есть возможность ограничиться двумя.

Выгнал, а через минуту позвал обратно: взрыватель уже был вывинчен, и сапер мой, имени которого я не узнал и теперь так, наверное, и не узнаю никогда, вместе с Сашкой, как мальчишки, разглядывали внутренности этого взрывателя и спорили:

— Видишь, какая у него папироса?

— Так это же втулка!

— Сам ты втулка, матрос. Вот гляди, запоминай: инерционный ударник…

А обезвреженная мина лежала на табуретке.

Я обработал рану, наложил швы и, бог мне судья, дал Сашке грамм сто казенного спирту.

— Закусить бы, — попросил мой Сашка. — У меня от этого приключения аппетит теперь прорезался, товарищ доктор…

Покуда я укладывал своего Дьяконова, сапер исчез, забрав с собой мину. Друзья Сашки поджидали меня на валунах. У них была водка. И под традиционнейшее «пей до дна, пей до дна, пей до дна» я, тетка, твой любимый племянник, твой хороший пай-мальчик Володечка, упился, как последнее ничтожество. Не помню, что мы там галдели, на валунах, помню только, что я вместе со всеми пел «Раскинулось море широко», целовался с этими усатыми альбатросами, ходил вместе с ними к их командиру, потом их командир повел меня к своему начальству, и там, как мне кажется, я почему-то дал торжественную клятву навечно остаться в кадрах Военно-морского флота.