– До сих пор ты верно соблюдал наш уговор, – ответил Винфрид. – И я охотно свидетельствую, что если мир удастся склонить над купелью непокорных, то главным образом я обязан этим тебе. Страх перед твоими воинами – моя земная защита, и поверь, не проходит дня, чтобы слуги мои не молились о твоем спасении.
Граф Герольд несколько наклонил голову.
– Мне будет очень приятно, если ты уготовишь Мне на небесах надежный приют, так как мало я сведущ в этом. Но не менее отрадно было бы, если бы ты Другим путем доказал мне твою преданность и, говоря напрямик, не нравится мне, что выхлопотал ты послам Ратица свободный проезд к королю Карлу. Ты действовал в ущерб моим интересам, да и своим тоже.
– Подумай, – спокойно возразил Винфрид, – что ничего не делал я без твоего ведома. Мой долг – возвещать на земле божественный мир, и мог ли я не заявить королю Карлу о миролюбивых желаниях Ратица? Мне доносили, что хищник этот находится во вражде с некоторыми из своего народа, а великому повелителю франков желательно распространить свою власть и на пограничных славян.
– Если это желательно ему, – гневно ответил Герольд, – то нам, правящим на границах, это ненавистно и невыносимо. Не думаешь ли ты, что рядом с нами мы потерпим Ратица, как пограничного графа, в ущерб нашим земледелию и сбору десятичной подати? Скажу тебе: я очень рад, что мне удалось повредить Ратицу у короля Карла. Сорбы возвращаются, не получив благоприятного ответа и Ратицу приказано перейти за реку Заал.
– А если он не сделает этого? – спросил Винфрид.
– Тогда мы поразим первого, чтобы страх обуздал славянский народ.
– Но если соотечественники помогут ему?
– Вот именно этого я и хочу – вскричал Герольд. – Не думаешь ли ты, что мне желательно все лето праздно носить меч в ножнах?
– И снова начнутся убийства, пожары и ужасы пограничных войн, – сказал Винфрид. – Я вижу разоренные дворы, умерщвленных хозяев, беззащитных, гонимых подобно скоту пленных!
– Я всегда находил тебя благоразумным в мирских делах, – ответил Герольд. – Но подобные речи кажутся мне нелепыми. Покорность турингов твоему учению зависит не от одних молитв, которым ты учишь их, но и от ударов, которые с войсками моими я стану наносить вендам. Язычники только тогда преклонят перед тобой колени, когда одержат они победу под христианским знаменем. Если же ты желаешь обратить и восточные племена, то те не станут внимать твоим словам, если не убедятся, что их кумиры повержены.
– Мое дело – проповедовать народам земным мир царства Божия, – ответил Винфрид. – Но ты обязан поражать врагов повелителя франков. Многолетним опытом я убедился, что святое учение не мгновенно изменяет сердца и помыслы людей, и прежде чем христиане сами уразумеют слово любви и милосердия, вымрет не одно поколение. Я порешил с королем Карлом, что он должен быть единственным повелителем всех покоренных языческих стран, а римский епископ – единственным наместником Бога; и в такой мере я буду желать тебе победы и буду молить Вседержителя, да дарует Он тебе геройской доблести. Но если желаешь ты битвы ради добычи и страсти к воинской славе, то берегись, чтобы не постигла тебя кара, когда из кратковременной жизни сей внидешь в вечную.
– Заботы о царстве небесном я поручаю тебе, – сказал граф с тайной боязнью, – и полагаю, что ты не упустишь, там из виду моих выгод, а здесь я буду ратовать для твоей же пользы, хотя порою ты и противоречишь мне. Будем по-прежнему добрыми товарищами. Я отправляюсь на границу, и вскоре твои молитвы будут мне полезны.
Гремя оружием он вышел из двери, а Винфрид тихо прошептал про себя:
– Больше будет мне отрады у моих маленьких питомцев.
Он отправился в рабочий дом, приветствовал женщин и детей, прошел с Вальбургой по всем помещениям, принял отчет в том, что сделано в его отсутствие, осмотрел также ткацкие станки и запасы кладовых. С улыбкой прикоснулся он к покрову, скрывающему половину лица девушки.
– Хвалю искусство врача: хорошо излечил он рану, а время окончательно исцелит ее. То один, то другой просят тебя в жены, но мы неохотно лишимся тебя, потому что разум у тебя твердый и все спорится у тебя под рукой. Половина твоего лица уже закрыта, но, быть может, Господь ниспошлет на тебя свою благодать и всю свою жизнь ты посвятишь ему.
Вальбурга покраснела, но, прямо взглянув в лицо епископа, сказала:
– Я часто подумывала навсегда остаться здесь. Мир так отраден близ тебя, а горя я испытала много. Хотя я и не обручена, но судьба моя связана с судьбой другого. Не гневайся, если я напоминаю о человеке, дерзновенно поднявшем на тебя меч.
Чело епископа омрачилось гневом и неудовольствием, но мгновение спустя он снова ласково взглянул на женщину, сложившую с мольбой свои руки.
– Его лишили мира, которого еще прежде он сам себя лишил.
– Поэтому именно я и хочу отправиться к нему.
– Ты, девица? – изумленно спросил епископ. – В пустыню, в далекую страну, к отверженному?
– Где ни живет он, в диком ли лесу, под скалой ли, у хищных зверей, но я отправлюсь к нему. Я у него в долгу, владыка.
– Ты не должна поступать против велений твоего Отца небесного. Добрый обычай и скромность требуются от женщины и ей неприлично и безумно рисковать своей жизнью.
– Я это знаю, достойный отче, – смиренно ответила Вальбурга. – Я всегда держала себя скромно, была горда с ухаживающими парнями, да и с ним тоже. Из-за меня он рисковал жизнью и свободой, и зная, что слишком греховен такой риск, я сурово сказала ему об этом, а теперь каюсь. Ради меня он подвергся бедствию и я отправлюсь, чтобы спасти его.
– В состоянии ли ты исполнить это?
– Бог будет милостив ко мне, – ответила Вальбурга.
– Но уверена ли ты, – продолжал допрашивать Винфрид, – что он желает твоего прихода? Ты полагаешься на изъявленное им некогда желание владеть тобой? Но, Вальбурга, бедное дитя, ты обезобразила лицо, которое он некогда находил прекрасным.
Вальбурга потупила глаза и скорбное чувство тронуло ее сердце.
– Днем и ночью размышляла я об этом и очень опасаюсь, что мое лицо ему опротивело. Мой покойный отец был ему другом и дочь друга будет принята Инграмом, как добрая знакомая, если бы даже со временем он пожелал другой женщины.
– Где скрывается несчастный?
– В нагорном лесу. Его служитель, Вольфрам, проведет меня.
– Как поступила бы ты, если бы я не позволил тебе рисковать жизнью и душой?
Вальбурга бросилась на колени и подняв к епископу лицо, тихонько промолвила:
– Все-таки пошла бы, владыка.
– Вальбурга! – грозно вскричал епископ и гневом сверкнули его глаза.
– Что заставляет тебя, владыка, ходить среди язычников? – быстро поднявшись, сказала Вальбурга. – Ежедневно ты подвергаешь злобе врагов свою священную голову, беззаботно и весело ездишь по селам, не заботясь, что стрела может поразить тебя из лесной чащи? И питая столь великое упование на защиту Господа, ты гневаешься на девушку, подвергающуюся опасностям пустыни? Велики обязанности твои, владыка. Многим тысячам хочешь ты уготовить спасение от погибели, у меня же, бедной женщины, есть один только человек, о котором молюсь я и плачу. Но такое же у меня мужество, такая же воля, как и у тебя, и доколе свободно хожу я, до тех пор шаги мои будут направляться туда, где покоится его бесприютная голова. Я знаю, что злые духи витают вокруг него, и смущают его душу, поэтому я должна поспешить, и если возможно, спасти его.