Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

— Что ты мелешь, опомнись! — оборвал его Станчу с почерневшим как земля лицом. Олару словно сорвал с него не только одежду, но и кожу и оставил его перед Могой голеньким, открытым и беззащитным. Казалось, Мога теперь может запросто покопаться в самых тайных уголках его сердца, прочитать даже тщательно скрываемые мысли, и все лишь потому, что недотепа Олару не знал уже, как его расхвалить. Атмосфера грозила испортиться — Олару первым почувствовал это по ярости, мелькнувшей в глазах его друга. И он решил, что самым разумным будет исчезнуть на несколько минут.

Но Могу реакция Станчу удивила. Что заставило его выйти из себя? Ведь это он сам так дипломатично изложил свою позицию. А Олару высказался яснее, не более того.

Мога опустил руку на плечо Станчу и попробовал переменить тему:

— Помнишь, как здорово мы спорили в молодости? Как метали громы и молнии? Как резали в глаза друг другу правду-матку и не обижались притом?

Станчу извлек из кармана большущий клетчатый платок и, чтобы не выдать свою нервозность и злость, еще сверкавшую в глазах, начал усердно утирать им лицо. Затем приклеил к уголку рта вымученную улыбку.

— Так ты ничего и не попробовал, даже из закуски, — сказал он с огорчением. — Такой свежий каш…[6]

— Спасибо, нам пора ехать, — сказал Мога подавленно и взглянул на часы. — Уже поздно.

Попытка разрядить атмосферу окончательно провалилась.

Станчу настоял на том, чтобы проводить их до Пояны. В пути он пытался оправдаться в случившемся и в Драгушанах, и в Варатике. Мога слушал его молча, давая ему выговориться, отойти. Сегодня он видел Виктора во власти различных состояний души: веселым, дружелюбным, заботливым, горделивым. Но также не таким искренним, каким знал его некогда. И это его угнетало.

По дороге в Пояну была сделана непредвиденная остановка. На меже у виноградника отдыхало несколько человек. Из кружка мужчин поднимались тонкие табачные дымки. Чистое небо расстелило над землей прозрачный покров, затканный шелковистыми нитями, распушенными клонившимся к закату солнцем.

Люди были виноградарями поянского совхоза. Не по лицам, тем более не по одежде узнал их Мога, просто при виде этих людей сильнее забилось сердце, и уверенная рука Максима словно сама собой потянулась к шоферу Костике, коснувшись его плеча:

— Останови!

Мога вышел из машины. Станчу последовал за ним, как тень. Войку тоже воспользовался поводом затянуться еще одной сигаретой. Максим Мога приветствовал работников, пожимал каждому руки, коротко называя свою фамилию. Ладони у всех были теплыми, мозолистыми, Мога касался их с радостью: наконец он в Пояне, среди тех, с кем ему отныне суждено жить, делить и счастье, и горе.

— И давно ждете машину? — нахмурился он, когда ему объяснили, почему они здесь.

— Да что-то около часа, — ответил высокий мужчина с лицом, отмеченным оспой, одетый в куртку из искусственной кожи. — Бригадир поехал на мотоцикле — узнать, почему ее нет.

— Такого более не случится, — заверил их Максим Мога.

Рабочие были из бригады Пантелеймона Бырсана. В этот день они раньше закончили подвязку лозы и надеялись быть дома до заката. Довольно давно уже по дороге проехал Козьма Томша, обещал, что пошлет им не медля машину, но близился вечер, а она все не появлялась. До Пояны же было километров шесть.

Все это высказал человек лет пятидесяти, среднего роста, с чернявым, давно небритым лицом. На нем было зеленое пальто, надетое поверх пуловера из толстой серой шерсти. Максиму Моге он показался знакомым.

— Как вас зовут? — попробовал он выяснить. — Я, кажется, вас когда-то видел.

— Никифор Ангел, Агакия Ангела из бочарской магалы, — единым духом представился мужчина, довольный, что генеральный директор обратился к нему особо. И добавил после недолгого молчания, словно покопавшись в памяти: — Двоюродный брат Нистора Тэуту.

Это имя ни у кого не вызвало отклика, кроме самого Максима. Словно в душу вонзился невидимый острый шип.

Нистор Тэуту был мужем Нэстицы…

Мога простился, обещав людям проверить, выехала ли за ними машина, чтобы отвезти их домой. Пройдя несколько шагов, он обернулся и еще раз взглянул на Никифора; этот человек словно вышел прямо из его молодости, к которой не захотели ни на минуту вернуться в этот день ни Станчу, ни Войку.

— Вот и ты наконец!

На пороге парадной двери с приветливой улыбкой на смуглом лице стоял Ион Пэтруц.

При виде Иона Мога поспешил подняться по ступеням и радостно заключил его в объятия. После поездки, оказавшейся не из приятных, он никак не мог успокоиться — все еще беспокоил инцидент в Боуренах и особенно вспышка Виктора Станчу. И вдруг — эта встреча, простая и бесхитростная, с Ионом Пэтруцем…

Ион был искренне взволнован, это было видно по тому, как он непрестанно покусывал пожелтевшие от никотина усики. Раза два снял и протер платком очки, словно что-то метало ему получше разглядеть Максима. Там же, у дверей, при свете наружной лампочки Мога несколькими словами рассказал ему, где побывал в тот день и что увидел. Он все не решался войти: внезапно отяжелели ноги, он никак не мог ни переступить порог, ни понять, что с ним происходит?

— Томша здесь? — поинтересовался он.

— Был, ждал тебя, а теперь уехал в «Сельхозтехнику». Но скоро опять появится. Кстати, тебя ждет секретарь парткома Андрей Ивэнуш. Он у тебя в кабинете. Беседует с рабочим, неким Василием Бутучелом.

Мога немного наклонился под притолокой, вошел в узенький коридор, открыл правую дверь; в приемной находилось пятеро мужчин и Адела. Увидев Могу, секретарша в смущении вскочила на ноги.

— Максим Дмитриевич… Товарищ Томша недавно был… и…

— Знаю.

— Эти товарищи, — она кивнула в сторону присутствовавших, — ожидают приема…

— Хорошо. На сегодня вы свободны.

— Да… Спасибо… — пролепетала Адела. Но осталась на месте: она ждала Томшу, который обещал проводить ее домой.

Андрей Ивэнуш восседал во главе стола, за которым проводились заседания; напротив него на другом конце разместился Василе Бутучел. При появлении Моги и Пэтруца оба поднялись. Оба были примерно одинакового роста и возраста, с сединой на висках. Но лицо Ивэнуша было светлее, щеки румяны и полны, а шевелюра волнистая, словно перед приходом в дирекцию он побывал у парикмахера. К темно-синему костюму и белоснежной сорочке Ивэнуш надел красный галстук. Мога более по догадке сразу решил, что это и есть секретарь партийной организации, и протянул ему первому руку, коротко назвав себя, затем поздоровался и с Бутучелом.

— А вы несколько изменились, Максим Дмитриевич, — начал сразу тот. — Я ведь помню вас еще с тех пор, когда вы были у нас секретарем комсомола.

На сердце у Максима потеплело; пояновцы, стало быть, помнят, не забыли его совсем. Добрый знак! — подумал он. Взяв стул, Максим уселся подле Бутучела, пригласив Пэтруца занять место рядом. Но Ион остался в отдалении, опершись о дверной косяк.

— Не в обиду вам, не могу вас припомнить, — сказал ему Мога, преодолевая неловкость. — Столько воды утекло!

— Василе Иванович Бутучел у нас один из лучших мастеров-прививальщиков, — представил его Ивэнуш. — А на обрезке лозы — просто профессор! На участках, где он проводит подрезку, всегда самый обильный урожай. В прошлом году он был удостоен звания «Мастер — золотые руки», получил премию — телевизор.

Василе Бутучел смущенно улыбнулся:

— У меня три телевизора, и все — в порядке премии. Последний, правда, с большим экраном.

— Подарите лишние своим детям, — посоветовал Мога. — Сколько их у вас?

— Двое и есть. Сын — агроном, кандидат наук, работает в Кишиневе, в объединении «Виерул». Дочка — в мединституте учится. Сделаем из нее докторшу, чтобы было кому лечить нас на старости лет, — пояснил Бутучел. Судя по всему, старый виноградарь был готов отвечать подробно на любые вопросы, может быть потому, что встретился после многих лет с давно знакомым человеком, с которым у него было о чем поговорить. — А о парне моем, надо думать, слыхали, не так ли? — Глаза его засверкали от гордости. — Аксинте Бутучел, специалист-виноградарь, хочет вывести новый сорт, о нем писали и газеты… Трижды писали!

— Сожалею, но я еще не слышал о вашем сыне, — признался Мога. — Искренне рад, однако, что он — такой известный ученый.

Василе Бутучел покраснел; то, что Мога ничего не знал о его сыне, привело его в искреннее недоумение.

— Максим Дмитриевич, весь Кишинев знает моего Аксинте! А как же иначе? — взволновался Василе. — А вы еще помните, как приходили к нам в дом и наставляли идти в колхоз? — продолжал он, от души надеясь, что хотя бы о нем помнит Мога, если уж не слышал ничего о сыне. — Я тогда только-только возвернулся с фронта, в сорок пятом как раз к сбору винограда. А еще через год ударила засуха. Засуху-то тогдашнюю помните? Когда землица наша отвернулась от нас совсем?