Читать интересную книгу Возвращение к любви - Георге Георгиу

Как, какими доводами мог он убедить Василе Бутучела не оставлять Пояны? Сказать ему, что заработки увеличатся? Что условия жизни улучшатся? Что хозяйство приобретет новые машины, которые облегчат труд? Все это уже было, об этом уже говорилось, а Василе Бутучел все равно вознамерился уехать. Хоть в Пояне, хоть в Кишиневе, — зарплата ему все равно будет поступать. Перед взором Моги будто наяву возник снова Ион Царэ, тракторист из Стэнкуцы, со свежим, румяным хлебом на мозолистых ладонях пахаря. Так вот оно что: в Стэнкуце первым и главным делом людей было растить хлеб. Остальное все следовало уже после: виноград, овощи, фрукты.

Первое дело — хлеб! Хлеб — всему голова!

А Василе Бутучел, каждый день покупающий его в магазине, давно забыл, как пахнет мучица свежего помола, давно не вынимал из печи горячего каравая, не вдыхал поднимающегося над ним пара, аромата, пьянящего душу человека!

Максим случайно оказался в опустевшей гостиной; здесь он мог предаться раздумью, разобраться в недавних событиях и встречах — столь немногочисленных еще — с новыми для него людьми. Порой хотелось перекинуться с кем-нибудь хоть несколькими словами, но врачи установили у него начало стенокардии и на первые дни запретили любые посещения. Только Матей получил разрешение повидать его, и Максим был несказанно рад приходу сына. Зато сестры по нескольку раз на лень сообщали:

— Вашим здоровьем интересовался товарищ Кэлиману…

— Приходил Павел Фабиан…

— Звонил некий Спеяну…

С каждым из них Мога с удовольствием побеседовал бы. И каждый мог помочь ему добрым словом, советом.

Максим с улыбкой вспомнил казус, случившийся со Спеяну. Лет восемь назад тот прибыл в Стэнкуцу после окончания института на должность агронома-виноградаря. Мога выделил ему бричку с чалой лошадкой, и Спеяну день-деньской путешествовал среди посадок, все чего-то искал, осматривал кусты. Но виноградникам от Спеяну не было никакого проку. Люди видели только, как он следует мимо в бричке, держа в руке книгу, с пятнистым псом, восседающим рядом с хозяином. Мога недолго все это терпел: колхозу нужны были деятельные специалисты, а не мечтатели, вроде Спеяну. И сказал ему: «Твое место — в кабинете. Займись-ка лучше научной работой». На первый взгляд можно было сделать вывод, что Максим Мога чересчур жестоко поступил с молодым агрономом. Так и считали тогда многие в Стэнкуце, осуждая председателя. Но Максим лучше всех разглядел, что нужно было на самом деле Спеяну. Он бросил его в воду и приказал «Плыви!..»

Интуиция действительно его не подвела, Спеяну выплыл. Он успешно защитил кандидатскую диссертацию и работал по последним сообщениям, в республиканском объединении, то есть преуспел в гораздо большей степени, чем сам Максим.

2

Однажды после обеда, когда в больнице обычно царит обманчивая тишина, дверь палаты открылась, словно сама собой, и на пороге появилась незнакомка, за которой по пятам следовала дежурная сестра. Сестра все еще пыталась ее остановить!

— Сюда нельзя! Это строго воспрещено!

Но та успокоила ее звучным голосом:

— Оставьте, дорогая! Уж я-то знаю, что значит лежать в кардиологии! Могу смело сказать, что такому больному гораздо необходимее общение, чем здоровому.

Максим Мога в это время лежал, держа в руках журнал. При появлении неизвестной он сел, окинул взглядом свою пижаму, поправил ворот, затем поспешно поднялся ей навстречу. И встретил вдруг сияние двух черных глаз, подобных звездной ночи, да таких больших, что в них, казалось, легко поместился бы целый мир, смотревших на него открыто и с нескрываемым любопытством. И услышал тот же певучий голос, теперь уже обратившийся прямо к нему:

— Максим Дмитриевич, не гоните, ни за что не уйду. Женщина я упрямая, и если что-нибудь задумала, все равно доведу до конца.

Умный взгляд незнакомки сверкнул при этом не без юмора из-под длинных черных ресниц. А с лица цвета спелого персика не сходила приветливая улыбка, от которой растаяло бы даже ледяное сердце.

«Очень даже мила», — вспомнились Моге слова Войку.

— Элеонора Аркадьевна Фуртунэ, если не ошибаюсь? — Мога тоже улыбнулся, увидев удивление в глазах вошедшей.

Женщина сняла белую норковую шапочку, тряхнула головой, словно что-то ей мешало, и по белому халату, наброшенному на ее плечи, разлилось изобилие иссиня-черных волос. Что-то с легким стуком упало при этом на паркет. Оба одновременно наклонились, чтобы поднять оброненную ею заколку, и на мгновение коснулись друг друга лбами. Фуртунэ покраснела. Мога в растерянности выпрямился, а заколка так и осталась на полу.

— Как вы догадались? — Элеонора Фуртунэ села на стул, поставленный Могой, натянула на колени полы халата и бросила на свои стройные ноги настороженный взгляд. На черных туфельках на высоких каблуках не было ни пылинки. Беглый осмотр удовлетворил посетительницу, и она снова занялась Могой:

— Вам, наверно, меня описывали коллеги; вы ездили вместе с Станчу в Боурены. От души сожалею, что не застали меня на месте.

— Коллеги, конечно, кое-что говорили о вас, — признался Мога. — Но в Пояне люди, видимо, не щедры на похвалу. Сердце подсказывает мне гораздо больше, чем они.

Элеонора Фуртунэ радостно сложила ладони; теперь ее длинные белые пальцы, все десять сразу, нацелились прямо в сердце Моги.

— Если так, значит оно — в полном здравии, честное слово! — объявила она с такой непосредственностью, словно знала Могу уже много лет.

— Вашими устами да мед пить, — с легкостью отозвался он. — С этой минуты, уверен, все будет в порядке.

— Иначе и не может быть! — воскликнула Элеонора Фуртунэ. — Я, конечно, большая эгоистка, но мои личные интересы требуют, чтобы сердце генерального директора нашего объединения всегда было здорово. — Эту длинную фразу она произнесла с короткими остановками, местами — подчеркнуто, местами — понижая голос, и Мога с удовольствием слушал его мелодичные переливы. — В сущности, это наши общие интересы, — продолжала она. — Нам давно нужен кто-то, кто сумел бы согласовывать и направлять работу всех совхозов, кто взял бы в свои руки все поводья.

— Другими словами, нужен диспетчер, — улыбнулся Мога.

— Но кем еще является хороший генеральный директор, если не талантливым диспетчером? — со всей серьезностью сказала Фуртунэ. — Сегодня наши совхозы-заводы ведут хозяйственные дела как могут и как кому в голову взбредет. Вы сами убедитесь, Максим Дмитриевич. Если кто-нибудь пробивной, подобно Виктору Станчу, к примеру, у того всегда в достатке и бетонные столбы, и проволока для шпалеры, и химикаты, и техника. И, конечно, лучшие результаты. Упаси бог, я не собираюсь осуждать Станчу, он отличный хозяин, и при необходимости я всегда обращаюсь к нему за помощью… Или проблема урожая. Нам спускают готовые планы, составленные на основании предыдущих результатов. Но разве год приходится на год? Или еще беда, тоже насчет урожая: Селиште и Варатик располагают примерно одинаковыми почвами. Я имею в виду виноградники. У Олару же планы всегда поменьше. Не хочу никого ни в чем подозревать, но не могу также назвать такое положение нормальным. Планирование должно вестись на научных основах…

Максим Мога слушал с возрастающим вниманием. По ее выражению, по тому волнению, с которым она говорила, он видел, что директора боуренского совхоза нельзя заподозрить в неискренности, что она пришла к нему не жаловаться или настраивать его против кого-либо, а чтобы обсудить проблемы, которые ее по-настоящему волновали. Хотя эти вопросы, конечно, нельзя было решить единым махом, простым циркуляром; она сама сказала Моге, что нужный порядок можно будет навести только с течением времени, и этого порядка надлежало добиваться вместе, дружными усилиями.

Теперь она, собственно, пришла по срочному вопросу, не терпевшему отлагательства, и заговорила о нем решительно, с нескрываемой болью:

— Не могу, Максим Дмитриевич, выполнять указания Софроняну, заведующего сельхозуправлением. У совхоза пятьсот сорок гектаров виноградников, вместе с теми, которые мы отремонтировали нынешней весной. А природа в эту зиму наказала нас тяжко, — вздохнула она. — Но Софроняну настаивает, чтобы мы посадили еще шестьдесят гектаров. Нет у нас больше в Боуренах земель под виноградники, Максим Дмитриевич! — она сложила молитвенно руки, ее красивые глаза увлажнились. — Где их отрезать, от участков, подготовленных под кукурузу? Или под подсолнечник? Уж лучше голову на плаху! — Она энергично тряхнула длинными волосами, словно хотела убедиться, что голова еще держится на плечах. — Вот в чем у нас беда, Максим Дмитриевич, и я пришла просить у вас помощи!

Мога смотрел на нее с искренним восхищением. На мгновение привиделась картина: Элеонора кладет гордую голову на грубую плаху палача… Разве такое можно было допустить?! Он был уверен, что эта женщина, «весьма милая», какой описал ее Войку и какой она была на самом деле, способна вступить с целым светом в бой за свою правду.