Эта манна была засыпана канделябрами тонкой работы, масками инков, шпагами с эфесами, декорированными драгоценными камнями. Сверкающие жемчужные колье лианами свисали в этих джунглях, таких же буйных, как на Лукайских островах.
– Кажется, я попала в пещеру Аладдина! – воскликнула я.
– Кто такой Аладдин?
– Герой сказки «Тысяча и одна ночь».
Любимая сказка моего брата Бастьяна. Он, простолюдин, вздыхавший по настоящей баронессе де Гастефриш, узнавал себя в бедном Аладдине, влюбленном в девушку султана.
– В пещере Аладдин нашел волшебную лампу. В ней был заточен джинн, он мог исполнить любое, даже самое безумное желание.
– Джинн? – переспросил Фебюс.
– Бесплотный дух, изгнанник мира, узник лампы.
Произнося эти слова, я понимала, насколько они перекликались с жизнью капитана «Ураноса», этого призрачного молодого человека, для которого реальность – невыносимая тюрьма.
– И джинну удалось освободиться? – голос капитана вибрировал.
Глаза его расширились, совсем как у Бастьяна, когда в библиотеке родителей я вслух читала ему старинный сборник легенд. Как и мой брат, Фебюс по-детски жадно смотрел на мои губы, ожидая продолжения истории. Сердце мое вновь сжалось. Версия той сказки, которую знала я, ничего не говорила об освобождении джинна.
– А дальше не помню, – притворилась я. – Да и неважно, это же сказка. Джинны – пришельцы из других миров, на самом деле их нет.
Но Фебюс настаивал: схватив мое запястье длинными пальцами-сталактитами, он потащил меня в угол сокровищницы. Там одним рывком сдернул полотнище, открыв замечательное псише[151] в раме, декорированной золотой лепниной. В широкой зеркальной поверхности я увидела свое отражение в полный рост: лаковые туфли, платье из тюля, скрытое под длинной белой шубой, лицо с посиневшими от холода губами. Фебюс не отражался, вернее, отражался не полностью. Камзол цвета слоновой кости и бархатные бледные брюки четко виднелись, но длинные руки, меланхоличное лицо были полупрозрачны, как стекло. Свет масляной лампы проходил насквозь высокого открытого лба, и я могла даже наблюдать сверкание сокровищ через его прозрачные щеки.
Голос мужчины, словно северный декабрьский ветер, просвистел у края моего уха, пронзив иголочками мою шею:
– Помнишь, в ночь нашего знакомства я сказал тебе, что на самом деле не принадлежу этому миру? Смотри, вот доказательство. Я как джинн из лампы.
Вздохнув, он отступил на шаг, оценивая мою реакцию.
– Ты молчишь. Я тебя пугаю? Вызываю отвращение?
От волнения я потеряла дар речи и не могла ответить. Призрачное отражение Фебюса не внушало ни ужаса, ни неприязни, но ввело в ступор. Потому что его полупрозрачную кожу я уже видела… то была моя кожа, из последнего кошмара, до того как настойка положила конец ночным видениям. В зеркале, которое протягивала мне мама, я тоже была стеклянной куклой.
– Я… я просто удивлена, – пролепетала я. – Это так необычно.
– По этой причине Гюннар запретил зеркала в моих покоях. Чтобы я каждый раз не сталкивался со своей необычностью.
Я решилась высказать предположение:
– Бессмертные вовсе не имеют зеркального отражения. Может, ты немного… вампир? Поэтому трансмутация, предложенная Королем Тьмы, не очень-то и интересует тебя?
Конечно, задавать настолько прямой вопрос – дерзость с моей стороны, но я не удержалась, потому что, спрашивая, не вампир ли он, хотела понять, кем было похожее на него существо из моего ночного кошмара.
– Я не питаюсь кровью и не боюсь солнца, если ты об этом.
Некоторые существа-гибриды, такие как гальюнная фигура «Невесты в трауре», могут отважиться в течение короткого времени или под защитой вуали встретить лучи солнца. Но, по словам Клеанта, дампиры нежизнеспособны и не могут жить дольше нескольких недель. А Фебюс существовал в этом мире двадцать два года.
– Что касается трансмутации, у меня есть еще месяц перед свадьбой, чтобы подумать. Кто может сказать наверняка, как подействует на меня операция? Я не знаю, кто я есть. Я даже не знаю, что я есть. Почему не тот самый джинн из лампы? Мне кажется, с тобой я смог бы перевернуть страницу, забыть похоронную мелодию прошлого и сочинить новую музыкальную тему: нашу, общую.
Улыбка мужчины стала шире, озарив опалового цвета лицо. В это мгновенье он больше не измученный фантом, который прячется за клавиатурой орга́на. Он – настоящий бог Фебюс, который сияет, как холодное зимнее солнце.
– Ты сказала, что джинн исполняет желания, даже самые смелые, – с пылом воскликнул капитан. – Вот мы и спустились сюда, чтобы исполнить твое. – Широким жестом он обвел зал сокровищ. – Скажи, что тебе доставит радость, Диана? Кольцо с рубином, похожее на то, что я подарил Кармен?
Я вспомнила, почему мы здесь, в сокровищнице. Только один камень имел подлинную ценность в моих глазах.
– Нет, красный не подходит к цвету моей кожи, – притворилась я.
Жених схватил колье из черного жемчуга, свисавшее с канделябра, и встал за моей спиной. Он не увидел талисман, спрятанный глубоко в моем декольте, а на кожаный шнурок не обратил никакого внимания
– Ты позволишь? Эта парюра подчеркнет сияние твоей кожи.
Мужчина осторожно приложил колье к моей шее, чтобы я полюбовалась на свое отражение в псише. Жемчужины блистали мягкой красотой, отбрасывая радужные блики. Но я с трудом удерживала взгляд на них: полупрозрачный силуэт Фебюса за спиной тревожил меня, холод его рук и колье на моей коже заставляли дрожать.
– Мне кажется, этот черный немного печальный, – продолжала кокетничать я. – Все-таки мы собираемся праздновать нашу свадьбу, а не похороны.
Моя попытка пошутить провалилась. Улыбка Фебюса потухла. Его солнце зашло. Он поднял шкатулку из розового дерева, приоткрыл крышку, демонстрируя прекрасные каплевидные серьги лазурного цвета.
– Эти сапфиры чудесно оттенят блеск твоих серо-голубых глаз, – предложил жених менее уверенно.
– Наоборот. Боюсь, они будут соперничать с моими глазами.
Выражение крайнего замешательства появилось на лице Фебюса:
– Я не понимаю. Думал, что ты хочешь, чтобы я сделал подарок, но тебе ничего не нравится.
Он отбросил сапфиры, будто это был мусор.
– Выбери тогда сама украшение, если считаешь, что я не способен этого сделать!
Я прекрасно осознавала, что мои наигранные капризы только что разрушили романтику, и, чтобы скрасить неловкую ситуацию, выдавила из себя беззаботную улыбку. Но Фебюс не улыбался: очарование момента было нарушено, и между нами повисло скрытое недовольство капитана.
– По правде говоря, мне не очень нравятся парюры. Самое важное для меня, как я тебе уже говорила, – получить доказательство твоей любви. Чем больше это доказательство будет… тем больше оно мне понравится.
– Не уверен, что понимаю тебя.
– Другими словами, хотелось бы увидеть самый массивный камень в твоей коллекции.
Единственное, чего я не знала о «El Corazón», это его размер. Избегая раздраженного взгляда кавалера, я