и расстегнул блузу, обнажая опалово-бледный торс. Свет лампы отразился от гладкой кожи, придавая мужчине иллюзорную ауру. В центре сгустка лучей сверкал маленький золотой кулон с выгравированными цифрами и буквами.
Фебюс застегнул блузу и продолжил рассказ:
– Гюннар был капитаном норвежского китобойного судна, прибывшего на охоту в Бермуды.
– Китобоец? Минуту назад ты говорил, что скандинавское побережье круглый год сковано льдом.
– Да, это так. Поэтому китобойцы на суднах-ледоколах пробиваются сквозь льдины к океану. Видишь ли, до пришествия эры Тьмы норвежцы считались самыми лучшими охотниками на китов; таковыми они являются и сегодня, хотя им приходится все дальше отдаляться от родных берегов, чтобы достичь морей, где могут надеяться на удачный улов. Такая добыча теперь на вес золота, но и она стала редкостью.
В Версале, я знала точно, продукция китобойной индустрии повсюду: масло применяется для освещения, жир добавляют в румяна для кокеток, китовые усы используют для зонтов и корсетов, от которых без ума дамы при Дворе.
– Старушка Европа расхищает не только золото Америки, но и богатства морских глубин… – вслух продолжила я его мысль.
– Речь идет не только о европейцах, – поправил меня Фебюс. – Сирены тоже ответственны за прогрессирующее исчезновение китов. На протяжении трех веков они ими питались… во всяком случае, когда им не хватало матросов. До такой степени, что сегодня эти морские гиганты почти исчезли.
Я никогда в жизни не видела китов, но их судьба странным образом опечалила меня. Они стали жертвой ненасытного аппетита Магны Вампирии и нечисти, которая появилась с приходом эры Тьмы.
– Киты на грани исчезновения последние двадцать лет, – продолжил мой меланхоличный собеседник. – Судно Гюннара многие месяцы бороздило воды Бермуд без малейшего намека на улов. Не может быть и речи о возвращении в Норвегию с пустыми трюмами: будучи простолюдинами, китобойцы во время охотничьей кампании пользовались специальным разрешением, освобождающим их от закона о невыезде. Если они вернутся ни с чем, то их ждет смертная казнь. Экипаж с трудом перебивался прибрежной рыбалкой и скудным уловом, который собирали с бесплодных земель Бермуд, одновременно продолжая выслеживать маловероятного китообразного. Вместо кита они нашли меня.
Фебюс тяжело и протяжно выдохнул холодный бриз, ледяной, как северные ветра во фьордах Норвегии. Я могла бы быстренько свернуть разговор и попросить «El Corazón» в подарок, потому что до тех пор не найду покоя. Время поджимало, Прюданс разоблачила меня, забег на длинную дистанцию сменился спринтом. Но в то же время история жениха завораживала… Я разрешила себе послушать ее еще несколько минут.
– Меня вырастили Гюннар и его люди. Суровые морские волки пустили корни в скалистом уголке архипелага, презираемом англичанами. Они постепенно теряли надежду поймать кита и вообще когда-либо вернуться в родные края. Гюннар обучил меня всему, что узнал сам во время своих путешествий: английскому и французскому – языкам, необходимым для ведения торговли в Северной Атлантике, названиям звезд на небе и стран на земле. Прежде чем стать моим первым лейтенантом, он был и остается в сердце первым человеком в моей жизни, тем, кто позаботился обо мне, сироте-альбиносе, отвергнутом океаном.
Я задумалась над услышанным. Странник в этом мире, Бледный Фебюс воспитан изгнанниками, которые сами были вынуждены покинуть свой далекий дом. Властитель «Ураноса» впервые упомянул о своем сердце и только для того, чтобы подчеркнуть, что его спаситель занимал в нем главное место. Гюннар, мужчина грубой внешности, подаривший приемному сыну солидное образование, напомнил моего собственного наставника – де Монфокона: сложную личность, играющего роль мужлана.
– Самый ценный подарок, которым он меня одарил, – это овладение универсальным, в полном смысле слова, языком музыки, – прошептал Фебюс.
Он сделал несколько шагов в сторону кровати с балдахином, чтобы открыть продолговатой формы деревянный кофр с запорошенной инеем инкрустацией. На моих глазах развернулся гибкий деревянный механизм, снабженный натянутыми струнами и миниатюрной клавиатурой.
– Он принадлежал Гюннару, – объяснил Фебюс. – Великан купил его у венецианского купца на доходы от рыболовных компаний, предшествующих бермудским. Это Складной Клавесин, другими словами – транспортабельный. Его можно возить с собой по морю. Именно на нем в детстве я учился играть. Гюннар подарил его на мое семилетие. Потом я перешел на орга́ны, но по-прежнему дорожу клавесином и достаю его по определенным поводам.
Кончиками пальцев я коснулась пожелтевших и выщербленных от времени клавиш. Определенно, Гюннар все больше удивлял меня: он вложил свои сбережения в предмет исключительной изысканности, он, кого я считала невеждой! И передал приемному сыну, которого подарила ему судьба.
– А остальным членам экипажа «Ураноса» известно, что великан воспитал тебя? – не удержалась я от вопроса.
– Большинство не знает. Гюннар сам решил представляться моим лейтенантом. Чтобы присматривать за мной. Чтобы предупреждать реакцию команды на мое проклятие. Ибо со временем оно только ухудшается.
Проклятие… Оно проявляется не только холодом, как я поняла, но также темпераментом меланхоличным и печальным, подпитывающимся резней и убийствами. И вновь этот парадокс вызвал во мне смятение. Как столь тонко чувствующий молодой человек может быть таким кровожадным?
Мой собеседник глубоко вздохнул, бережно закрыв крышку клавесина длинными белыми пальцами.
– На Бермудах по мере моего взросления холод вокруг меня неумолимо усиливался. Вскоре стало невозможно обрабатывать мерзлую землю и даже рыбачить в моем, пусть отдаленном, присутствии. Когда мне исполнилось восемь, бури достигли высоты моего жилища. Сначала один корабль разбился у наших берегов, затем второй. Норвежцы разглядели в этом свой интерес: они превратились в морских разбойников, сделали из меня своего укротителя бурь, задолго до того, как твой Король пожаловал мне титул герцога дез Ураган.
Хищным блеском полыхнули стеклянные глаза капитана. Отблеском пламени свечей или кораблей, подожженных молниями бурь, причиной которых явился он сам?
– Затянутые вихрем английские судна разбивались на кораллах. Я с норвежцами собирал их обломки, увязнувшие в песках продовольствие, одежду, иногда сокровища. Тех, кто выжил, приглашали присоединиться к команде, Гюннар оставлял за ними право выбора. Большинство соглашалось, боясь возвращаться в Англию, где рисковали быть повешенными за потерю кораблей Ее Величества. Но постепенно английский флот, устав от этих потерь, прекратил заходить в Бермуды. Гюннар решился на захват морских вод: корабли больше не приходили к нам, тогда мы отправились к ним. Обломки судов, менее поврежденные, стали основой того, что с годами превратилось в «Уранос».
Я взглянула на своего жениха под новым углом. Сирота, вырванный из лап смерти, обернулся морским разбойником и пиратом. Как будто само его существование стало реваншем, победой над проклятием злой феи, когда-то склонившейся над его колыбелью. Рассказ Фебюса объяснял, почему Стерлинг был информирован