ходил, и денег не дали!
— А это не ваше дело! Захотел — и пошел.
— Закрой свой поганый рот! — взвилась Суманавати. — Я тебе поогрызаюсь! Скажи еще хоть одно слово — я тебя за уши на улицу выволоку. Если ты никого из нас не признаешь, какого дьявола ты приперся обратно! Нашкодил и еще хамишь!..
Суманавати продолжала бушевать. Нималь смотрел себе под ноги. Это происходит уже не в первый раз, а толку никакого — Нималь упорно гнет свое. Надо что-то предпринять. А что — ума не приложу.
Когда утром я подошел к конторе, еще издали увидел на приступке женщину с ребенком. Одета она была в черную кофточку и розовое сари, сплошь в грязных пятнах. Волосы не расчесаны. В чем только душа держится — до того худа. Наверно, уже долго живет впроголодь. Каждую неделю у нас бывает два-три посетителя, на которых без боли нельзя глядеть. Глубоко запавшими глазами смотрела она на вереницу чиновников, равнодушно проходивших мимо нее. Когда контора открылась, она робко вошла внутрь и стала беспомощно озираться по сторонам. К ней тут же подскочил привратник.
— Мне нужно видеть начальника, — объяснила она.
Привратник записал на клочке бумаги ее фамилию, цель прихода и пренебрежительно буркнул:
— Подожди снаружи. Я позову.
Мой стол стоял прямо у двери в кабинет начальника, и, когда привратник наконец провел ее туда, я слышал, как она плакала и просила перевести ее мужа из Канди в Коломбо. Он работает и живет там, а она с детьми здесь, семейная жизнь от этого вконец разладилась, и как бы муж не бросил ее с детьми.
— Как его фамилия? — спрашивает начальник.
— Элбот. Ю.-Д. Элбот.
— Хорошо. Я посмотрю, что можно сделать.
В десять часов я вышел выпить чашку чая. Она все еще торчала около конторы, ребенок сидел на земле и гладил ручонками песок. Я почему-то подумал, что у нее нет денег на обратную дорогу, и вытащил монету в пятьдесят центов — две трети всех денег, что у меня были.
— Вот тебе на автобус.
Несколько мгновений она неподвижно смотрела на меня, потом протянула руку и зажала блестящий кружок в высохшей, морщинистой ладони.
Хиччи Махаттая бо́льшую часть времени теперь проводил во дворе около калитки. Он подъезжал туда на своей тележке с самого утра и смотрел на непрерывную вереницу прохожих, спешивших на работу. Иногда несколько сердобольных женщин на минуту-другую задерживались около его тележки. «Бедный ребенок! Вероятно, полиомиелит!» — говорила одна. Другая сочувственно гладила Хиччи Махаттаю по голове, и все спешили дальше. Сидя в своей тележке, Хиччи Махаттая улыбался — ему приятна была эта жалость. Не все, однако, относились к нему доброжелательно. Как-то его окружила группа мальчишек. Они принялись гримасничать и дразнить его: «Эй, ты, калека!» Хиччи Махаттая запустил в них пригоршню гравия. Это раззадорило их еще больше. Тогда Хиччи Махаттая, судорожно работая руками, вкатился во двор и весь в слезах познал: «Папа! Мама! Ребята дразнятся!» Суманавати приласкала и, как могла, успокоила его. «Не надо тебе, сынок, выезжать на улицу», — мягко посоветовала она. А я подошел к калитке и погрозил ребятам, которые при моем приближении попрятались за деревьями и кустами: «Попадетесь — уши надеру!»
Но на другой день все было забыто. Хиччи Махаттая сидел в своей тележке около калитки и угощал плодами лови тех самых мальчишек, которые накануне его дразнили. Вот Нималь тоже нее время изводит его — то стащит деньги из копилки, то поломает какую-нибудь игрушку, а Хиччи Махаттая похнычет немножко — и все тут.
Сарат снова провалился на экзаменах. Боль, которую мы все испытали, была не так остра, как в первый раз, но чувство отчаяния гораздо сильнее. Сарат сделал все, что от него зависело: ни одной минуты перед экзаменами не потратил впустую. Стало быть, такова воля судьбы. Не суждено мне видеть моего сына инженером, а я-то надеялся, что, когда Сарат займет высокий пост, он нам поможет, я смогу нанять служанку и освободить Суманавати от рабской работы по дому. Пустая надежда.
После ужина я вышел на веранду, уселся на свое любимое место и закурил биди. Сарат также вышел на веранду. Увидев меня, он хотел было уйти, но передумал и остался. Вид у него был осунувшийся. В душе он сильно переживает свою неудачу, но старается не показать этого. Такой уж у него характер — как бы туго ему ни приходилось, никому и слова не скажет. Когда Сарат еще учился в школе, он часто с гордостью показывал свой табель мне и Суманавати: «Посмотрите на отметки! Я снова первый в классе!» «Верно, списываешь у других?» — подшучивал я над ним, скрывая свой восторг. Сколько честолюбивых надежд связывал я тогда с Саратом! Пожалуй, настала пора сказать им прости. Через семь лет мне на пенсию. А до этого нужно поставить детей на ноги. Неужели же образование, которое мы им дали с таким трудом, не принесет никакой пользы в жизни? Я взглянул на Сарата. Он смотрел куда-то вдаль, в глубокой задумчивости.
— О чем ты думаешь, Сарат?
— Ни о чем особенном.
— Не расстраивайся. Вероятно, в этот раз экзаменаторы были уж очень строги. Я слышал, многие не выдержали экзаменов. В следующий раз повезет.
— Нет, папа. Не хочу больше сдавать экзамены. Мне нужно устроиться на какую-нибудь работу. Хватит сидеть у тебя на шее.
— Что ты выдумываешь, Сарат? Кто тебе сказал, что ты сидишь у меня на шее? Это просто мой долг — помочь тебе стать инженером, раз у тебя призвание к этому делу.
— Я очень устал, папа. Так много занимался, что сейчас через силу могу прочесть четыре-пять строчек, дальше ничего не понимаю. Поступлю на работу, а через некоторое время еще раз попробую сдать экзамены. Если повезет, буду работать и учиться. На постоянном жалованье жить станет легче.
— Что тебя так волнует вопрос о деньгах, Сарат? Мне от тебя ни цента не нужно. Разве это так важно, работаешь ты или нет? И для меня, и для матери важно только одно — чтобы твои желания сбылись.
В этот миг во дворе у нас сцепились коты, послышался душераздирающий визг. Почему-то мне это показалось дурным предзнаменованием. Однако у меня не было сил спуститься с веранды и прогнать их. Сарат воспользовался случаем и ушел в дом. Я продолжал думать о Сарате. Что там ни говори, а старший сын на особом положении в семье. После того как Малини выйдет замуж, ее связь с нашей семьей совсем ослабеет. Трудно ожидать, что она поможет своим младшим братьям. Другое дело — Сарат, старший сын. Он вместе