в закусочную «Пурасири», чтобы купить хлеба, встретил Нималя с сигаретой в руке. Увидев меня, он вздрогнул и поспешно выскользнул через черный ход на улицу. Я сделал вид, будто ничего не заметил. Но один из посетителей покачал головой.
— Это же ваш сын, Нандасена Махаттая. Ну и дети пошли! Увидел отца — и бежать.
Я покраснел.
В тот же вечер я решил как можно строже поговорить с Нималем.
— Откуда ты берешь деньги на сигареты?
— Я не курю.
— Но ведь я же своими глазами видел тебя с сигаретой!
— Почему же ты мне ничего не сказал?
— Замолчи. Выслушай меня.
— Умру — замолчу.
Не обращая внимания на его вызывающий тон, я продолжал:
— Ведь тебе еще рано, Нималь. Если хочешь вы расти сильным и здоровым — прекрати курение.
Нималь потупился. Его, видимо, смутило, что я не ругаю его, не упрекаю, прошу только прислушаться к моему совету. Да и сам я чувствовал себя слегка виноватым перед Нималем. Что ни говори, а мало мы ему уделяем внимания. Хотя, с другой стороны, это и понятно. Я возвращаюсь домой из конторы еле живой, а Суманавати весь день не отходит от плиты. Забот и хлопот у нас невпроворот. Но, как бы там ни было, за детей отвечают родители. Если сын или дочь поступают дурно, все сразу говорят: «Родители плохо воспитали».
— Домой ты заявляешься позже всех. Уж сколько времени я тебя не видел с книгой — все бездельничаешь. Скоро на нас с матерью пальцами начнут показывать: плохие мы родители. Но не это главное. Как ты дальше жить собираешься? Как себе на жизнь будешь зарабатывать?
Я думал, что Нималь, как обычно, состроит гримасу и тут же убежит, но он продолжал стоять на месте, низко опустив голову и переминаясь с ноги на ногу. Его смущение тронуло меня. «Парень-то он не такой уж плохой, — подумал я. — Со временем дурь пройдет».
И действительно, о Нимале можно сказать не только плохое. Он очень общителен. Все торговцы по улице Вэликада — его приятели. Когда идешь с ним вместе, со всех сторон слышатся голоса: «Куда ты, Нималь?», «Это ты, Нималь? Давненько тебя не было видно», «Заходи сегодня, Нималь. Попьем чаю». Если наши соседи готовятся к совершению какого-либо обряда, они зовут Нималя. А если даже и не зовут, он идет сам и помогает построить навес для обряда пириты[16] или украсить дом. Когда нужно отвезти кого-либо в больницу — Нималь быстро находит такси. И не было случая, чтобы таксист отказался поехать куда надо. Можно смело сказать, что Нималя любят. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь плохо о нем отзывался, а если ему самому нужна помощь, на его просьбу откликаются не меньше десятка ребят. Несколько раз я слышал, как не только подростки, но и взрослые говорили о нашем доме: «Здесь живет Нималь. Отличный футболист».
Чтобы Сарата допустили к экзаменам, надо внести восемьдесят рупий. А как их набрать? В конторе можно, конечно, внять аванс в двести пятьдесят рупий. Но тогда целый год каждый месяц ни зарплаты будут вычитать двадцать одну рупию с процентами. Попробуй-ка тут вывернись.
Сводить концы с концами становится все трудней и трудней. Три дня тому назад мне пришлось снова попросить денег у Малини. В прошлом месяце я взял десять рупий из копилки Хиччи Махаттаи. А жена ни в коем случае не позволяет мне снимать деньги со сберкнижки.
Суманавати вышла из дома и уселась на цементных ступеньках веранды. Она собралась залатать мою старую рубашку, на которой уже и без того несколько заплат. Каждую рубашку, какой бы старой и заношенной она ни была, Суманавати стирает, чинит и кладет в шкаф.
— Когда теперь у Сарата экзамены?
— В сентябре. Самое позднее послезавтра нужно внести деньги. Восемьдесят рупий.
— Восемьдесят! Попробуй их найти!
— И я вот думаю об этом. Придется снять с книжки.
— Неужели ничего другого придумать нельзя?
— Нет. Ничего другого я не могу придумать.
— Нельзя ли заложить мои браслеты? За них должны дать приличную сумму. Потом мы их выкупим.
Украшений у Суманавати мало. Все они лежат в шкафу, завернутые в чистый кусок материи. Ожерелье, два браслета и серьги — все это она получила в приданое. За всю нашу совместную жизнь я не смог купить ей даже небольшого золотого колечка. И хотя Суманавати равнодушна к украшениям, ее предложение для меня совершенно неприемлемо. Никакая сила не заставит меня отдать драгоценности в залог. Однако я хорошо понимаю ее тревогу. Она боится, что, если мы хоть раз возьмем деньги с книжки, потом будет уже трудно остановиться.
Спустились сумерки. Суманавати закончила штопку и ушла в дом. Около калитки остановилось такси. Я приподнялся и увидел, что из него вышла Малини с пакетом в руках. Хлопнула дверца, и такси поехало дальше. Наверное, Малини была вместе с женихом в кино или ездила в магазин.
— А почему Виджесундара не зашел? — спросил я у Малини, когда она поднялась на веранду.
— Сказал, что нет времени. Он и так куда-то опаздывает.
— Мог бы зайти на минутку. Поговорили бы. Правда, он какой-то молчаливый стал.
— Он немножко замкнутый, папа. Бывает, целый час из него слова клещами не вытянешь.
После того как Виджесундара побывал у нас, Малини стала часто говорить о нем с матерью. Зайдет на кухню, усядется возле плиты и расхваливает своего жениха: «Виджесундара такой хороший и добрый. Он словно большой ребенок. Совсем не умеет сердиться. Купил участок в Баттарамулла и собирается построить там дом». Слушая болтовню Малини, Суманавати молола перец или пекла роти, и по ее лицу расплывалась безмятежная, счастливая улыбка.
Мое настроение, однако, было далеко не таким радужным. Вот уже почти четыре месяца, как Виджесундара ходит к нам в дом, а мы еще не встречались с его родственниками. Я несколько раз говорил об этом Суманавати, но ее это совершенно не волнует. Хорошенькое дело! А вдруг мать Виджесундары не даст согласия на его женитьбу? Что тогда делать Малини? Как-то за ужином я спросил напрямик:
— Виджесундара уже написал обо всем своей матери?
— Он говорит, что это не к спеху.
— Особой спешки, конечно, нет. Но хотелось бы знать точно, согласна ли его мать, пока дело не зашло слишком далеко. Уже четыре месяца он ходит к нам, а мы так и не встретились с его матерью.
— Если ты, папа, настаиваешь, я напомню ему об этом. Скажу, что ты беспокоишься. Только ты ничего плохого не думай. Он честный. Не надо ко всем прикладывать одну мерку.
— А