Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2010) - Новый Мир Новый Мир

Портер ставит перед собой задачу куда более скромную, чем его предшественники в историографии безумия. Он с ними (с теми же Фуко и Сасом) даже не спорит, по меньшей мере впрямую. Более того, он не докапывается до антропологических или социальных корней душевной болезни и вообще не берет на себя инициативу предложить хоть сколько-то окончательную версию того, какова природа безумия «на самом деле» (в свете того, что внутри психиатрии на сей счет существуют самые непримиримые разногласия, в этом нельзя не усмотреть своего рода концептуального смирения). Он просто выстраивает свое повествование как историю представлений о безумии и о том, как с ним (и его носителями) следует обращаться. Короткую, четкую, а главное — как можно более беспристрастную: от Библии и древних греков — до наших дней.

Правда, кое-что, явно выходящее за рамки смирения, Портер все-таки делает — и весьма радикальное. Отнюдь не солидаризируясь с антипсихиатрией, он, однако, оспаривает то, что психиатрия на разных этапах ее становления считала своими достижениями, и вообще очень сомневается в ее научном статусе, а также в том, что в ее истории следует видеть торжество прогресса и просвещения. Скорее уж, полагает он, наоборот. Об этом свидетельствует хотя бы постоянное разрастание принятого у американских психиатров перечня душевных болезней, не говоря уж о том, что в психиатрии, в отличие от общей медицины, и в помине нет научного и профессионального согласия, и она продолжает «разрываться между биопсихосоциальной и медицинской моделями своего предмета и своих терапевтических стратегий».

Тут бы стоило, кажется, все же преодолеть концептуальную скромность и задаться вопросом: почему вышло именно так? Что, почему и на каких этапах было упущено и насколько это неизбежно? Что делать, в конце концов? Задача задуматься над этим опять-таки ложится на читателя. Что, впрочем, тоже нормально: чтение — процесс испокон веку диалогический.

 

А н т р о п о л о г и я  р е в о л ю ц и и. Сборник статей. Составление и редактирование И. Прохо­ровой, А. Дмитриева, И. Кукулина, М. Майофис. М., «Новое литературное обозрение», 2009, 496 стр.

В основе статей сборника — доклады на конференции «„Революция, данная нам в ощущениях”: антропологические аспекты социальных и культурных трансформаций», которую журнал «Новое литературное обозрение» проводил в марте 2008 года.

Авторы книги — историки, политологи, искусствоведы, литературоведы, философы — рассматривают революцию как тип события , в какой бы области та ни происходила. Чтобы выработать общие, метадисциплинарные методологические подходы к событиям такого типа, они вовлекают в исследование принципиально разнородный материал: от религиозного дисциплинирования в допетровской и петровской России (к которому Виктор Живов находит возможным применить термин Филиппа Горского «дисциплинарная революция») до французского либертинажа XVIII века и совершённого им переворота в чувственности (Екатерина Дмитриева); от перипетий биографии Пьера Симона Лапласа (Игорь Дмитриев) до событий на современной Украине, пережившей «оранжевую революцию» 2004 года (Александр Гриценко). Чем больше различается между собой материал, тем больше он дает возможностей понять, что вообще происходит с людьми и человеческими смыслами в условиях радикальной трансформации среды обитания, — какова бы ни была среда и в какую бы сторону ни были направлены ее изменения; что делается при изменениях такого масштаба с опытом и ценностями людей — и как они чувствуют и ведут себя потом, когда революция заканчивается, новая ситуация перестает быть остротравмирующей и становится новой нормой.

Похоже, попытка настолько общей постановки вопроса российскими интеллектуалами предпринимается впервые. Формулу революции в книге вырабатывают по преимуществу наши соотечественники (включая и зарубежного — Михаила Ямпольского), из носителей западного интеллектуального опыта представлены американец Ханс Ульрих Гумбрехт, француз Лоран Тевено и венгр Балаж Тренчени (украинца Александра Гриценко вполне еще можно, в силу общности кодов, причислить к отечественному культурному кругу).

Опираться при выполнении такой задачи нашим исследователям пока, по сути, не на что, кроме сырого вещества истории да западных теоретических наработок. Собственные достижения в этой области у нас, надо полагать, еще впереди, а пока среди основных методологических ориентиров этого сборника — сплошь западные классики: Мишель Фуко, Роже Шартье, Юрген Хабермас, Франсуа Фюре, Жак Рансьер, Ален Бадью… Но это нормально, пока наши отношения с проблемой находятся в стадии освоения наработанного до сих пор теоретического опыта.

Структура книги выглядит как разметка проблемного поля предполагаемой общей теории революции (так задача пока и не ставится, но помечтать-то можно!): «Событие революции?» — постановка вопроса о революции как типе события, «Политизация интеллектуалов» — о роли профессиональных вырабатывателей смыслов в этом событии; «Интериоризация революции» — о превращении ее из внешнего события во внутреннее; «От символов — к ценностям» — о роли символов и генезисе ценностей в разогретом революцией смысловом поле; «Неподчиняющийся субъект» — понятно о чем; «Крах утопического субъекта» — о крушении иллюзий (и выработке новых, защитных); и, наконец, — «Постреволюционная адаптация»: заново-очеловечивание той выжженной земли, которую так или иначе оставляет за собой всякая революция.

Все авторы, как бы ни различались их материал и их подходы к нему, исходят из того, что революция (хоть бы и «консервативная» — об этом ее типе рассказывает на материале восточно- и центральноевропейского опыта Балаж Тренчени) — это прежде всего «событие смысла» (именно поэтому сборник открывается одноименной статьей Михаила Ямпольского) и непременно затрагивает самые структуры человеческого, дает некоторую новую интерпретацию «антропологическим константам», то есть таким чертам человека, которые сами по себе существуют всегда и везде: времени, чувству и чувственности, языку, жизни, смерти.

Независимо от того, в какой степени исследователям удалось найти общность подходов к предмету (кажется, пока не очень), читатель может вынести из прочитанного некоторые общие соображения. Например, такие: антропология революции — это всегда, неминуемо, антропопластика (изменение форм существования человека) и антропоургия (образующая работа с его сущностью). Это всегда так, даже если революция «незамеченная» (о такой, совершенной в литературе Варламом Шаламовым, пишет Елена Михайлик). И еще: может быть, созданная революцией модель человека — это самый устойчивый из ее результатов, воспроизводящийся затем на все новых и новых исторических материалах.

 

А л е к с а н д р  П я т и г о р с к и й. Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства. Авторизованный перевод с английского К. Боголюбова. Под общей редакцией К. Кобрина. М., «Новое литературное обозрение», 2009. 448 стр. («Интеллектуальная история»).

Книга недавно скончавшегося философа, востоковеда, писателя, «протеически многоликого» — как назвал его один хорошо знавший его человек — и притом очень цельного мыслителя Александра Пятигорского делает шаг за пределы сложившейся традиции осмысления масонства во всех ее составных частях, добавляя к ней еще не бывший угол зрения.

Эти составные части — к которым, похоже, все и сводится — редактор русского издания книги и первый русский рецензент ее английского варианта (1997) историк Кирилл Кобрин еще восемь лет назад описал как «масонские памфлеты, антимасонские памфлеты и „позитивистские” работы, декларирующие свою „фактологическую”, „научную” направленность». Вторая и третья разновидности текстов принадлежат, по мысли Кобрина, как раз перу тех, кто «боится вольных каменщиков», а потому и выстраивает защиту против них, хотя бы и в виде научной объективности — всегда так или иначе имеющей подтексты разоблачения. А Пятигорский никого не боится — и потому позволяет себе неслыханную роскошь: не занимать вообще никакой позиции. Ни антимасонской, ни тем более промасонской. Он просто описывает это явление — как всякое другое.

Ждущие разоблачений и сенсаций будут разочарованы (и уже, судя по отзывам в Интернете, не раз бывали). Впрочем, ждущие полноты описания предмета — пожалуй, тоже. Пятигорский пишет о масонстве, не обращая внимания на такие его традиционные характеристики в массовом сознании разного уровня, как одиозность, таинственность, метафизические подтексты и прочие страхи перед «вольными каменщиками». Если только, правда, эти страхи не принимают форму интеллектуальных конструкций. С этим Пятигорскому уже интересно работать.