Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2010) - Новый Мир Новый Мир

Опираясь, видимо, на эту концепцию, Алексей Иванов и сочинил насквозь аллегорический, «вертепный» сценарий подобного действа. Страшный суд уже начался. По городам и весям страны бродит то ли сама Богородица, то ли «дочка» Ее в виде блаженной отроковицы Марии с иконкой. Отдельные положительные герои встречают на своем пути и Христа, похожего на мастерового, несущего крест — хоронить павших воинов. Над московскими крышами скачут всадники Апокалипсиса и трубят Ангелы. Царица Мария Темрюковна оборачивается иной раз апокалиптической «саранчой» и съезжает с горы на санках, аки «Вавилонская блудница на звере багряном». Чудеса, превращения, плачущие иконы и проч. тут абсолютно в порядке вещей. И на этом фоне два человека — быстрый мыслью и богатый воображением Иоанн и честный, недалекий Филипп — решают, кто и как тут спасется. Хитроумный Иван интригует с Богом, пытается «проломить небо», строит Опричный дворец без крыши (после конца света ни дождя, ни снега не будет) и окон наружу (все кончится — на что смотреть?), окруженный стеной с тремя воротами (Господь войдет, а выйти не сможет — будет с нами тут жить). Чтобы предстать перед Господом в лучшем виде, царь пытается перетянуть на свою сторону Божьих угодников: Машу (эта девочка — «слуховое окошко в небо», говорит в книге царь) и друга детства Филиппа. А когда ничего из этого не выходит: Маша гибнет, а Филипп осуждает царя, — Иван уже самого себя назначает Иисусом Второго пришествия, созывая подданных на последний «брачный пир» с наказанием грешников и угощением послушных и верующих в новоявленного Христа в царских бармах.

В финале монахи, тайно похоронившие Филиппа, задушенного Малютой по приказу царя, горят в подожженной опричниками деревянной церкви, но не сгорают. Первые лучи солнца падают на пепелище, посреди которого сияет золотом уцелевший иконостас и продолжает петь горстка спасенных праведников. А царь, пригласивший народ на гуляние с раздачей пирогов и публичными казнями, сидит один, заносимый снегом. Москва пуста. «Где народ мой?» — вопрошает Иван. Народ не пришел, поскольку ошибся, проиграл Грозный; выяснилось по ходу, что никакой он не Христос, а, как есть, — натуральный Антихрист.

Когда читаешь книжку, ясно, что перед тобой яркий, вдохновенный лубок с живыми образами, будоражащими картинками и сказочным сюжетом, не имеющими никакого отношения к реальной истории. Лубок притом весьма провокацион­ный — прямо целящий в неизбывную российскую склонность к сакрализации власти. Ведь что ж получается? Выносили, вымечтали на Руси идею «Третьего Рима» — праведного, православного царства, коему стоять неколебимо до скончания века, — и на тебе: первый же помазанник на русском троне разрубил эту сакральную державу надвое и устроил народу репетицию Страшного суда. Есть от чего прийти в отчаяние. Урок: поосторожнее надо с теократическими химерами!

Лунгин, со своей стороны, превращает этот условный, «вертепный» сценарий в тяжелое, грузное квазиисторическое кино, которое наезжает на зрителя как паровоз. Все здесь всерьез, все пугающе мрачно. Музыка напоминает жалостные звуки органа, по которому со всей дури бьют топором. Массовка орет, опричники, в богатых мехах, с перекошенными от злодейств лицами, скачут наподобие «всадников Апокалипсиса», сметая и калеча все на своем пути. Виселицы, отрубленные головы, вспоротые животы, полуголые девки… Предсмертные хрипы, хруст костей, запах горелого мяса… Символы и аллегории совершенно тонут в этом густом, натуралистическом вареве, и простодушный зритель искренне полагает, что в «грозное время Грозного царя» все так примерно и было на самом деле. Зритель чуть менее простодушный таращит глаза на экран и не может понять: а с какой, собственно, целью его обманывают? Зачем столько неправды? Ведь из всех событий, показанных в фильме, действительности соответствуют только два: 1) в 1566 году Грозный сделал Филиппа Колычева московским митрополитом; 2) в 1568 году митрополит был лишен сана и сослан в монастырь. Все. Остальное — либо домыслы, либо чистая выдумка.

Ладно. Говорят, кино не обязано повторять учебник истории. И вообще суть картины не в этом. Суть ее — нравственный поединок Царя и Митрополита, Самодержавной власти и Святости. А все остальное — не более чем антураж, который может быть сколь угодно исторически приблизительным. Хорошо. Посмотрим: поединок кого и с кем.

Кастинг, надо заметить, тоже радикально не соответствует обрисованным в книжке Иванова характерам.

Мамонов — непрофессиональный актер и человек к тому же глубоко верующий — явно не желает играть Антихриста. Ну вот не хочет, и все. Иван в книге придуривается отчаянно, по-детски азартно. Ему действительно до смерти важно соблазнить Филиппа, увлечь, одурачить, сломать и одержать над ним верх. Мамонов проделывает все то же самое, но как бы нехотя, вполноги, и выглядит в итоге то ли паханом на зоне, то ли средней руки гэбэшником. Привычно, на автомате, он воспроизводит технологию криминальной власти: приблизил к себе человечка — значит, надо его нагнуть, сломать, замазать в крови, иначе ведь, не ровен час, и взбрыкнуть может. Привычно кривляется, ёрничает, ухмыляется, демонстрируя единственный торчащий во рту гнилой зуб. Впадает попеременно то в истерику, то в сентиментальность — изолгавшийся, давно потерявший себя в этой игре лицедей, не без жесткости и практической сметки, но без души и без державного разума. Пустое место. Мелкий бес.

Его противник — прекрасный во всех отношениях митрополит — тем не менее полфильма на это пустое место ведется и позволяет себя дурачить. Почему? В книжке Филипп — простодушный, увлеченный всяческими ремеслами, ни бельмеса не смыслящий ни в политике, ни в богословии монах с грубым, мужицким лицом. Иван поначалу переигрывает его просто в силу элементарного интеллектуаль­ного превосходства. Но, один раз осознав, что друг детства Ваня — «злой мальчик», с которым не о чем разговаривать, — владыка от царя отворачивается.

В фильме уже сам выбор Олега Янковского на эту роль превращает недалекого монаха в рафинированного интеллигента. Но мало того: режиссер настаивает, что Филипп был подлинным человеком Возрождения и строил мельницы по чертежам Леонардо да Винчи (строительство мельниц — видимо, лукавая отсылка к фильму «Олигарх», где подобными вещами занимался Платон Маковский — тоже яростный борец с кремлевским «самодержавием» [26] ). Иными словами, Лунгин привычно поворачивает конфликт в наезженную колею противостояния приблатненной власти и высокогуманной интеллигенции, что, конечно, историческим реалиям нисколько не соответствует (подозреваю, если кто и был «человеком Возрождения» в этом дуэте, то уж скорее сам Грозный — блистательный публицист и шекспировского размаха тиран), но зато делает картинку до боли знакомой.

В итоге конфликт царя и митрополита на экране выглядит так.

Вызывают интеллигента в Кремль — обеспечивать, так сказать, «духовку». Он приезжает. В Москве первым делом видит, как юродствующего царя волокут через мост на ковре, а следом ползет на коленях рыдающая толпа. Филипп, вместо того чтобы плюнуть на эту массовую истерику и уехать обратно, царя душевно так успокаивает, обнимает: «Ну что ты, Государь! Ну не надо!» Царь ему: «Будешь митрополитом!» Филипп колеблется…

Живет на подворье. Строит макеты мельниц, увлеченно объясняя устройство опричнику-немцу Штадену. Под столом сидит гуманно подобранная по дороге юродивая сирота — Маша. Является царь с подарками: митрополиту драгоценную утварь, Маше — иконку. Спрашивает: «Не уважаешь меня? Не нравится опричнина. А поедем-ка, я тебе все покажу». И везет нашего интеллигента прямиком в пыточную. Демонстрирует Малюту (Юрий Кузнецов) в фартуке и боярина, превращенного в отбивную. Филипп — царю, мягко: «Нехорошо. Врагов надо миловать». — «Ладно, милую», — говорит царь. Затем боярину: «Только обещай больше на глаза мне не появляться». Боярин обещает. Выходят за дверь. Боярина тут же кончают. А Иван с Филиппом мирно сидят на солнышке. Иван жалуется: «Один я!», просит поцеловать по-братски. Филипп целует и соглашается принять сан. Вот, думаешь, развели интеллигента, как лоха.

Дальше: ночью в опочивальне царю является убиенный боярин. Фирменный аттракцион: Мамонов сам с собой, прыгая из угла в угол, разыгрывает диалог палача и жертвы. В общем, ясно: царю несладко — ему мертвяки по ночам являются. И интеллигентское чистоплюйство Филиппа, полагающего, что в компании палачей можно разгуливать в белых перчатках, царя тем более раздражает. Но он держит себя в руках. Старательно и планомерно обрабатывает нового «сотрудника администрации». Заставляет, к примеру, участвовать в непристойной сцене с полуголыми боярскими дочками, вызванными для уборки свежепостроенного Опричного дворца. Филипп кривится, едучи с царем на тележке, которую волокут девки в исподнем; приходит в ужас от подначек царского шута Вассиана (Иван Охлобыстин), который предлагает царю свести молнию с неба. Но все равно не расстается с иллюзией, что все это безобразие можно как-то «гуманизировать».