осторожным, и я стал отходить от стола. В этот момент Т. поднял голову, положил газету, которую читал, в карман, встал, и наши взгляды совершенно случайно встретились. Он пристальнее всмотрелся в меня и воскликнул:
– Марков! Какими судьбами?
Поздоровавшись, я схватил его за рукав и буквально вытащил на перрон.
– Во-первых, имей в виду, что я теперь не Марков, а Соловьев. Почему да отчего, объясню потом. Знал тебя как своего товарища и друга, надеюсь, не выдашь. Я был в Тобольске… Теперь понял? – скороговоркой пояснил я ему свое нахождение в Тюмени.
– Во мне можешь не сомневаться, – твердо и решительно проговорил он, пожимая мне руку. – Я все понял, но куда ты теперь собираешься? В Петербург? А соответствующие документы имеешь?
Я отрицательно покачал головой.
– Ну, батенька, благодари Бога, что меня встретил. У тебя какие документы? Увольнительный билет ишимского воинского начальника? Так видишь ли этот поезд? – Он указал мне при этом на привлекший мое внимание состав. – Ведь вокзал уже третьи сутки как занят карательным отрядом Запкуса. Он налагает контрибуцию на желающих получить билет, предварительно опрашивая документы и цель поездки. Без его ордера касса не продает билетов. Хорош был бы ты, если бы сунулся к нему за ордером на Петроград, предъявив увольнительный билет на Ишим!
Я окончательно растерялся.
– У тебя других документов нет?
Я объяснил ему, что имею увольнительное офицерское удостоверение, выданное одесским комендантом на проживание во всех городах России, впредь до увольнения по приказу военного ведомства в отставку. Документ самый форменный на мою настоящую фамилию, и единственно революционное на нем – это подпись коменданта. Подписан он так: «Комендант г. Одессы – прапорщик Рязанов». В день получения мною этого документа старый комендант генерал-майор Мельгунов ушел, и его место занял, по назначению Румчерода, прапорщик Рязанов.
– Ну и слава богу! Отправляйся в город, остановись в гостинице, а завтра с утра поезжай к воинскому начальнику и получи демобилизационный билет, а потом уж можешь ехать, по получению временного вида, куда угодно.
По-видимому, он прочел на моем лице полнейшее недоумение от такого совета.
– Ты не беспокойся, здесь товарищи далеко еще не то, что в России. Ты им наври что-нибудь, что ты едешь с Юга искать заработка или что-нибудь в этом роде, и увидишь, что все пройдет благополучно!
Мне ничего не оставалось делать, как поблагодарить его за дружеский совет. На прощание он сообщил мне, что во время войны служил в одном из сибирских стрелковых полков, женился на сибирячке, родители которой живут в Омске, дослужился до капитанского чина и теперь устроился на службу по железной дороге и живет постоянно в Тюмени.
Распрощавшись с Т., я взял извозчика и приказал везти себя в гостиницу. Гостиница Лошкомоева, куда привез меня мой возница, оказалась весьма приличной, как по своему внешнему, так и по внутреннему виду.
Комнату во втором этаже я получил без всяких затруднений и на вопрос швейцара о моей фамилии и прочем даже с облегчением ответил:
– Марков, бывший военнослужащий, из Проскурова.
Итак, я сделался снова самим собой… Но чувствовал себя далеко не твердо и успокоился только на следующее утро, когда вышел из большого деревянного дома с надписью «Управление Тюменского военного начальника», где мое удостоверение обменяли на увольнительный билет, согласно приказу Совета народных комиссаров и т. д.
Я отправился в милицию, где подал заявление о желании иметь временный вид на жительство. Как предсказал мне Т., в обоих учреждениях мне никаких препятствий не чинили. В управлении же воинского начальника на меня даже повеяло стариной. Писаря чинно сидели на местах, писали и стучали на машинках. Один из них весьма любезно принял меня, расспросил, написал билет, и тут же один из его сотоварищей подписал его, не читая, «за воинского начальника».
Это было единственным революционным проявлением. Милиция же произвела на меня совершенно иное впечатление. Здание прежнего полицейского управления было загажено снизу доверху и полно самого разнообразного люда, неистово бранившегося и сквернословившего по поводу «милицейских порядков». Какие-то вихрастые субъекты, принявшие меня, обещали выдать вид через три дня.
Из милиции я отправился на телеграф, где послал Маркову-второму телеграмму по условному адресу с сообщением, что мне пришлось задержаться в Тюмени.
Покрытая глубоким белым пушистым снегом Тюмень произвела на меня отличное впечатление. Город состоял из двух частей, верхней и нижней. Верхняя часть была расположена на краю обрыва, спускавшегося к реке Туре, по побережью которой расположилась нижняя часть его.
В верхнем городе центром движения была Царская улица, довольно широкая, освещенная электричеством и застроенная в большинстве случаев одноэтажными каменными домами. Посреди улицы была площадь, на которую выходило большое двухэтажное здание реального училища с садом с одной стороны, а с другой – особняк какого-то местного купца, тоже с садом. Боковые улицы, в общем, напоминали главную и были планированы правильными квадратами.
Торговля была сосредоточена на главной улице, магазины носили, так сказать, универсальный характер, так как в них можно было найти все, начиная с ваксы и кончая китайским шелком. Торговля, по-видимому, шла бойко. Никаких явных признаков революции, привычных моему глазу, в виде широковещательных плакатов, красных флагов и других аксессуаров революции и социалистического режима, я не видел, за исключением разве того, что, например, на некоторых углах вместо прежних надписей «Царская улица» были навешаны новенькие дощечки красного цвета, на которых белыми буквами было написано «Проспект революции», да на некоторых домах висели дощечки с надписью: «Национализированный дом номер такой-то». Это было бы и все видоизменение в физиономии города, если бы на двух лучших домах города я не прочел две вывески с надписью: «РСФСР. Штаб Красной армии» и «Тюменский Совет рабоч., крест. и солдатских депутатов». Это были два центра управления Тюмени, один военный, а другой гражданский.
Когда я проходил в вестибюле гостиницы мимо доски с указанием фамилий приезжающих, мое внимание привлекла визитная карточка, прикрепленная около № 4. Я прочел ее и глазам своим не поверил. На ней ясно и отчетливо значилось: «Командир 35-го запасного Сибирского стрелкового полка и начальник Тюменского гарнизона полковник П.». Действительно чудеса творились в этом городе… Хозяйничанье большевиков уживалось с этими «пережитками старого режима»!
Из расспросов швейцара выяснилось, что П. самый настоящий полковник, принявший полк незадолго до революции и пробывший в этой должности как мартовский переворот, так и все лето 1917 года, вплоть до большевистского переворота и приказа о демобилизации армии. Тогда он устранился от дел, но по-прежнему остался жить в Тюмени. В дальнейшем оказалось, что в его полку были беспорядки, старый командир полка был