голосом Соловьев бросил мне фразу:
– Давненько мы с вами не виделись, что же вы нас позабыли? Заходите сегодня на чашку чая… Ведь вы же адрес знаете!
И он назвал адрес, которого я, конечно, не знал. Я извинился, сослался, что, дескать, дела задержали, и обещал как-нибудь зайти.
Само собой разумеется, я сразу же из парикмахерской отправился к Соловьеву. Он жил на окраине Тюмени у одной старушки, давнишней знакомой семьи Распутиных.
Он мне рассказал, что арестовавшие его красногвардейцы были частью того отряда, который я встретил по дороге. Ими же он и был привезен в Тюмень. По дороге ему пришлось испытать много весьма неприятных минут, так как несколько человек его эскорта предлагали своим «товарищам» просто-напросто ликвидировать эту с… а не тащить его в Тюмень. В Совдепе он при допросе рассказал весьма длинную и туманную, но очень тонко составленную историю о происхождении у него фальшивых документов, главным поводом к получению которых было желание еще во времена потуг Керенского заставить революционную армию перейти в наступление, бросить фронт и ненавистную военную службу из-за своих крайних анархических убеждений. Его доводы подействовали на вечно полупьяного председателя тюменского Совдепа Немцова и его помощника, такого же горького пьяницу Неверова, и он был выпущен на свободу под расписку о невыезде из Тюмени с обязательством являться каждый день в Совдеп. Отобранного чека на сумму 10 000 рублей ему не вернули, о чем он очень сожалел, так как это были последние деньги, которые он хотел при помощи епископа Гермогена передать на расходы их величествам.
Я, в свою очередь, в мельчайших подробностях описал Борису Николаевичу последние дни моего пребывания в Петербурге и мои тобольские впечатления.
Он страшно удивился приказу императрицы о моем отъезде из Тобольска к нему в Покровское, потому что если государыня и считала, что мне трудно будет устроиться конспиративно в Тобольске, то как же она могла полагать, что мое пребывание будет незаметно в селе, которое значительно меньше Тобольска, все же являющегося городом, тем более в доме, столь известном не только жителям Покровского, но и всей округе.
Когда же я попросил Соловьева как можно скорее вернуть полученные мною от отца Васильева деньги, он еще более изумился и взволновано ответил мне:
– Я отказываюсь что-либо понимать. Это неправда, что вам сказал отец Васильев… Он дал вам не свои деньги, а мои. Я ему перед отъездом в Покровское оставил несколько тысяч на расходы, связанные с царской семьей… Все это очень странно, вообще его образ действий за последнее время мне не нравится… Да мы и без него обойдемся!
Из дальнейшего я понял, почему Борис Николаевич был недоволен отцом Васильевым.
Он обрисовал мне положение царской семьи в следующем виде. С октября месяца прошлого года, когда он впервые приехал в Тобольск и передал их величествам первые вещи, полученные от Анны Вырубовой, положение их сильно изменилось. После увольнения комиссара Макарова, человека, несмотря на определенный революционный стаж, очень благожелательно настроенного к царской семье, а случилось это из-за опрометчивости и легкомыслия М.С. Хитрово, задержанной в Тобольске сразу же после ее приезда, на его место был прислан некто Панкратов, бывший политический ссыльный, человек не особо энергичный, который сразу же стушевался перед «отрядным комитетом», который не преминул захватить всю власть над царственными узниками в свои лапы. Его помощником стал Никольский, типичный прапорщик революционного времени, с ухватками митингового оратора, хам по манерам и по происхождению.
Касательства к жизни заключенных он не имел никакого, а проводил время среди солдат отряда, найдя в них достойное себе общество. Начальником отряда был полковник лейб-гвардии Волынского полка Е.С. Кобылинский, как известно назначенный на эту должность Керенским еще в бытность их величеств в Царском Селе и приехавший в Тобольск с Клавдией Михайловной Битнер, сестрой Царскосельского лазарета Красного Креста, с которой он был в близких отношениях.
О Кобылинском Борис Николаевич был неопределенного мнения. Трудно было себе представить, чтобы кадровый гвардейский офицер мог занять, благодаря своим революционным убеждениям, должность, подобную той, которую он занимал. С другой же стороны, не было никаких данных, которые давали бы возможность думать, что он занял таковую по поручению одной из правых организаций. По отношению их величеств Кобылинский держал себя корректно и весьма сдержанно. Отношение к нему их величеств было недоверчивым и тоже сдержанным.
Достаточной силы воли в нем не замечалось, и никакого особого влияния на комитет, не говоря даже о власти над ним, он не имел. Битнер была принята их величествами, имела доступ в дом и давала даже уроки великим княжнам и наследнику. Держала она себя так же, как и Кобылинский, замкнуто и неопределенно.
Во всяком случае, убеждением Бориса Николаевича было то, что если наступит момент насильственного освобождения царской семьи, то Кобылинский препятствий к этому чинить не будет, но сам для этого ничего не сделает.
Власть в Тобольске находилась в руках Совета рабочих депутатов эсеровского состава с несколькими большевиствующими членами, но он реальных полномочий никаких не имеет. Главой же его можно считать «отрядный комитет», как-никак, а опирающийся на штыки воинской части, единственной в Тобольске. Отряд же состоял из 150 человек при пулеметах и 8 офицеров, не считая самого Кобылинского. Солдаты были набраны из запасного батальона 1-го, 2-го и 4-го гвардейских стрелковых полков; в большинстве все это были старые солдаты, побывавшие на фронте, унтер-офицеры, георгиевские кавалеры. Среди них сразу же обнаружились солдаты, вполне лояльно относившиеся к их величествам, а глядя на них, и другие солдаты, вследствие долгой и близкой жизни при их величествах, переменили свою ухарски-революционную физиономию.
Из восьми офицеров надежными можно было считать двух. Словом, конъюнктура для создания побега их величеств до большевистского переворота если и не была блестящей, то, во всяком случае, казалась более или менее благоприятной. С момента же перехода власти в руки большевиков положение резко изменилось к худшему. В Тобольск стали проскакивать телеграммы из Петербурга, которыми советские власти стали корректировать жизнь их величеств, а отряд переизбрал председателя комитета, которого и послал в Петербург.
Избран был подпрапорщик Матвеев, полуграмотный субъект, вернувшийся из «красной столицы», исполненный большевистской благодати и уже в чине прапорщика!.. По его заявлению он был произведен в офицеры самим Лениным. Лучше он от этого не сделался, а напротив, перевел всю свиту в губернаторский дом, где и без того их величества жили в страшной тесноте, и, что хуже всего, ограничил питание их величеств до крайности.
Вопрос питания вообще стал очень острым. Борис Николаевич до сего дня различными способами передал