Читать интересную книгу Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир - Борис Джонсон

Причем, имея словарный запас в более чем шестьдесят тысяч слов, Черчилль мог сыграть что угодно, он умело сочетал короткие слова с цветистыми, хлесткие — с высокопарными. «Труд китайских кули в Трансваале, — заявил он в знаменитой тираде 1906 года, — не может быть классифицирован как рабство даже в широком смысле слова без риска терминологической ошибки». Вскоре это стало модным парламентским эвфемизмом для слова «ложь».

Он мобилизовал английский язык, сказал Джон Ф. Кеннеди (пытаясь как-то реабилитироваться за резкие высказывания о Черчилле своего отца), и бросил его в бой. В 1953 году ему присудили Нобелевскую премию — не премию мира, обычную побрякушку для политиков, а премию по литературе: «за мастерство исторического и биографического описания, а также за великолепные образцы ораторского искусства в защиту высших ценностей». Можно по-разному оценивать вкус членов Нобелевского комитета (они отклонили таких авторов, как У. X. Оден, Д. Г. Лоуренс, Ивлин Во, Эзра Паунд и т. д.), но думается мне, что такого достижения в обозримом будущем не сможет добиться ни один британский политик.

Его личность до сих пор настолько знакова для британской политики, что любую слабость и любое поведение можно оправдать, если докажешь, что это «по-черчиллевски». Однажды газеты подняли на смех за мягкотелость парламентария Боба Макленнана — заметили в слезах после того, как его лишили лидерства в партии социал-либеральных демократов, уже давно забытой центристской партии. А он удачно оправдался — сказал, что это у него «черчиллевская» привычка плакать. Когда кто-то говорит, что из вас уже сыплется песочек и идти в лидеры поздновато, всегда можно возразить, что Черчиллю было шестьдесят пять, когда он впервые стал премьер-министром. Если вы напились с утра, всегда можно напомнить, что Черчилль себя никак не ограничивал ни в шампанском, ни в виски, ни в бренди. Если хочется курить, критикам можно сказать, что Черчилль с сигарой не расставался. Если кто-то говорит, что нельзя сочетать политику и писательство, им можно напомнить, что Черчилль занимался журналистикой на протяжении всей своей карьеры и — черт возьми! — он продолжал писать «Историю англоязычных народов», когда Гитлер уже вторгся в Польшу, а ведь он командовал всем британским флотом.

Если отчебучишь какую-нибудь жуткую глупость, можно сказать: ну что ж, бывает, ведь и у Черчилля был разгром при Галлиполи — и ничего, пережил как-то. Если произносишь речь и вдруг теряешь нить и замолкаешь, всегда можно напомнить, как Черчилль однажды, выступая в палате общин, так запутался и забыл, о чем говорит, что просто сел и обхватил голову руками. Если над тобой смеются, надо вспомнить афоризм Роя Дженкинса о Черчилле (да и о нем самом, конечно, тоже), что во всех по-настоящему великих людях есть что-то комичное. Если кто-то в школе был болваном и не справлялся с математикой, не говоря уж о латыни, — так это просто копия Черчилля. Он всегдашний Руководитель Университета Жизни.

Черчилль остается уникально популярным у всех избирателей не только потому, что он руководил коалицией партий во время войны, а потому, что многолик и многогранен. В нем каждый может найти что-то для себя. Возьмите вечные дискуссии «о Европе». Британские евроскептики могут ссылаться на его речь 1930 года, где он настаивал, что Британия, как библейская женщина-сунамитянка, всегда будет оставаться в стороне от остальной Европы. Сторонники объединения с Европой, наоборот, приведут множество его послевоенных громких и пафосных заявлений о необходимости создать Соединенные Штаты Европы. Он поминает имя Божье («Я готов встретить своего Создателя, другое дело, готов ли Господь Всемогущий к такому испытанию, как встреча со мной»), но христианином его не назовешь.

Его суждения переменчивы. В начале 1930-х годов он заявлял, что Муссолини был «римский гений… величайший законодатель среди людей», что, конечно, уже не годилось для выступлений перед войсками в 1940-х. Он ненавидел советский коммунизм так же, как ненавидел фашизм, и однажды сказал, что пытался задушить Советский Союз в колыбели. Но на встрече в верхах в Москве он произнес тост за Сталина в тошнотворно-приторном тоне: «Я иду по миру с большей отвагой и надеждой, зная, что нахожусь в дружеских и доверительных отношениях с этим великим человеком, чья слава вознеслась не только над всей Россией, но и над всем миром». Он умеет стоять на разных сторонах политических водоразделов, уверен в своей непогрешимости и не испытывает ни малейшего неудобства.

Если вы зайдете в вестибюль палаты общин, то увидите великолепную статую Черчилля работы Оскара Немона, как раз в такой позе, с широко расставленными ногами, и вы заметите: что-то не так с носком его левого ботинка. Вся статуя исполнена в темных, коричнево-черных тонах, а носок левого ботинка — желтый, отполированный до золотого блеска, ведь этот носок то же самое, что блестящие шишки на воротах в Запретный город на площади Тяньаньмэнь или истертый камень под алтарем церкви Гроба Господня в Иерусалиме. Это священный объект, гладить который вошло в привычку у политиков всех партий, когда они идут в палату. Как будто надеются через прикосновение к этому ботинку заполучить частицу этого астрального гения и укрепить свою волю перед заявлением о Средствах, Выделяемых на Поддержку Образования, или о Пособиях на Жилье для Малоимущих, или о чем там им надо заявить.

Парламентский пристав просил членов парламента прекратить эту практику, потому что бронза стирается и становится тоньше. Но они все гладят и трут этот ботинок, парламентарии от всех партий. Либералы объявляют его своим, потому что в 1904 году он переметнулся из партии тори, заявив: «Я ненавижу партию тори, ее членов, их слова и методы, и я не разделяю их взглядов». Тори, конечно, тоже могут считать его своим, потому что позже он опять сбежал к ним, как крыса с корабля либералов, стал стойким консерватором и в 1920-х возглавил Казначейство. Он руководил страной как консерватор и умер консерватором. Маргарет Тэтчер так хотелось подчеркнуть свою близость к нему, что однажды она фамильярно назвала его «Уинстон», хотя нет никаких свидетельств, что они когда-либо встречались.

Лейбористы традиционно утверждают, что это голоса лейбористов привели его к власти в 1940 году и потому они могут с гордостью называться родителями его премьерства в военный период. Рой Дженкинс говорит, что это миф и что Эттли согласился бы и на Галифакса, который вполне мог договориться с Гитлером на каких-то условиях. Правда в том, что политика Черчилля — империалистическая, донкихотская, традиционалистская, но в основе своей человечная — не так уж сильно расходилась с социализмом Эттли, как иногда полагают.

Давайте вернемся к тому случаю на собачьих бегах накануне его унизительного поражения на выборах в 1945 году. Черчилля освистали по вопросу жилья и производства продуктов питания, и он, пытаясь спасти положение, делает главный выпад против лейбористов и социализма. «Все эти планы будут сведены на нет глупой междоусобной борьбой из-за их идиотских идеологий и философских мечтаний об абсурдных утопических мирах, которых никак иначе не построить, кроме как совершенствуя человеческие души и сердца и развивая человеческие умы». Последовал взрыв смеха, писал журнал Time, и Черчилль сказал: «Извините, если кого-то обидел».

Из статьи непонятно, что вызвало смех. Возможно, смеялись его сторонники-тори — от облегчения и радости, что снова услыхали его прежнюю хлесткую риторику Наверное, им нравилось, что он задал трепку левым. А может быть, кто-то решил, что он откровенно смешон и отстал от жизни. В той толпе были люди, которые помнили безработицу 1930-х, они, возможно, хотели дать лейбористам шанс попытаться построить утопический мир — что бы ни говорил об этом Черчилль.

Нападки на лейбористов были вариацией его пресловутой речи про «гестапо» за месяц до того. Его критика сводилась к тому (и сегодня звучат те же аргументы), что лейбористы имеют неверное представление о человеческой природе, поэтому, чтобы достичь своих целей, им потребуется мощный бюрократический аппарат. Другими словами, это старая песня о «патерналистском государстве», но в устах Черчилля это, честно говоря, звучало довольно лицемерно.

Последние пять лет он усиленно насаждал «вертикаль власти», какой в этой стране прежде не знали, во главе с самим собой. Вспомните знаменитую карикатуру Лоу, на которой за ним маршируют сомкнутые ряды людей, закатывающих рукава, и подпись: «Веди нас, Уинстон». Речь шла не о том, чтобы «вместе идти вперед, объединив усилия». Нет, речь шла о мелочной опеке: выключайте свет, переплавляйте рельсы, сдавайте книги на макулатуру, а бананы — нет, у нас нет бананов.

А. Дж. П. Тейлор начинает свою великолепную историю Британии с 1914 по 1945 год заявлением, что до 1914 года вменяемый, законопослушный англичанин мог прожить жизнь и даже не заметить существования государства, если не считать полиции и почты. А к 1945 году лондонцы привыкли жить в мире, где им четко говорили, что носить, что следует есть, как это нужно готовить и о чем они должны говорить на публике. Когда в 1944 году в районе Чизик упала первая ракета «Фау-2», правительство пыталось выдать это за взрыв газа.