Читать интересную книгу Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир - Борис Джонсон

Правящая партия стала проигрывать промежуточные выборы, и 25 июня в повестку дня палаты общин было внесено предложение о «недоверии общему руководству военными действиями». Во время обсуждения, которое состоялось в июле, на Черчилля набросились парламентарии от всех партий, включая лорда Винтертона (который был членом парламента Ирландии и поэтому имел право заседать в палате общин), который сказал: «Мы все больше сближаемся с интеллектуальной и моральной позицией немцев, которая заключается в том, что фюрер всегда прав… За тридцать семь лет, что я заседаю в этой палате, я еще ни разу не наблюдал такого единодушного желания лишить премьер-министра его функций».

Эньюрин Бивен заявил, что проблема вовсе не в боевом духе простого солдата. Дело в бездарном офицерском корпусе! Армия поражена классовыми предрассудками. «Если бы Роммель служил в британской армии, он до сих пор оставался бы сержантом!» — это гневное замечание упускало из виду, что Роммель окончил военное училище. Роммель был кадетом, но никогда не был сержантом.

В конце концов британские войска, конечно, убедительно реабилитировались в сражении при Эль-Аламейне. Монтгомери по всем правилам собрал группировку с двойным превосходством в живой силе и технике, наголову разбил фрицев и остановил немецкое наступление на Каир. Черчилль поздравил всех с этой победой («это еще не конец и не начало конца, но уже конец начала»), и я прекрасно помню, как еще в 1970-е славные люди, которые сами были ветеранами Второй мировой войны, учили нас, что эта победа и стала поворотным моментом войны.

А сегодня я в этом уже не уверен. По-настоящему поворотными моментами стали конечно же поражение немцев под Москвой, или вступление в войну американцев, или Сталинград. Под Эль-Аламейном Монтгомери противостояли три немецкие дивизии — русские под Сталинградом разбили не менее тринадцати немецких дивизий. Это события разного масштаба, и чем дольше шла война, тем меньшим становилось влияние на нее Черчилля — и вообще Британии.

Еще тогда, когда союзники готовили операцию «Оверлорд» и освобождение Европы, Черчилль стратегически явно «шел не в ногу» — он то и дело предлагал какие-то отвлекающие операции и обманные тактические маневры на второстепенных фронтах, в стиле Галлиполи, — словно боялся наступления по всему фронту. Сталин в разговорах с ним весьма иронично отзывался о «доблести» британского флота, а насколько обрушилось британское влияние, наглядно показал один случай. Два британских моряка устроили в Мурманске драку, а русские без всяких экивоков судили их и приговорили к о-о-очень длительным срокам заключения — конечно же в Сибири, — и Черчилль ничего не смог поделать.

Сталин и Рузвельт отпускали мрачные шутки — мол, надо бы взять и расстрелять вообще всех немецких офицеров, — а Черчилль только пыхтел и возмущался в кулуарах, а на совещании оставался лишним колесом в телеге. Это русские и американцы пожали друг другу руки на Эльбе, это им принадлежит решающая роль в разгроме Германии. Черчилль не мог быть сильнее, чем страна, которую он представляет, — а Британия уже выдохлась и Лондон стоял на коленях.

Индустриальная база города была разрушена, ее возможности сократились процентов на 40, и как промышленный центр Лондон больше никогда не вернется на довоенный уровень. Даже количество офисных площадей восстановилось только к 1954 году. Сильно пострадало школьное образование. Снизилась грамотность. Такие районы, как Бермондси, Финсбери и Саутворк потеряли 38 % своего населения. Поплар, Шордич и Сити потеряли 45 %, а Степни потерял половину. Пустыри на месте бомбежек поросли травой и кустарником. Как только кончилась война, американцы безжалостно прекратили поставки по ленд-лизу, и Британии с трудом удавалось платить проценты по долгам.

На банкете у лорда-мэра Сити 10 ноября 1942 года Черчилль сказал: «Я не для того стал первым министром короля, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». И все же в первые послевоенные годы, во многом усилиями Америки, происходило именно это. Большую часть 1930-х годов, будучи вне правительства, Черчилль посвятил борьбе против Ганди и независимости Индии. В 1931 году в одной из своих речей, которая абсолютно не выдержала испытания временем, он уничижительно назвал Ганди мятежным адвокатом из лондонской школы барристеров и сказал, что ему становится «не по себе и просто тошнит, когда он видит, как этот факир полуголым шагает по ступеням дворца вице-короля, чтобы на равных говорить с представителями короля-императора». В случае обретения независимости он пророчил Индии массовую безработицу. Когда во время войны Индию поразил жестокий голод и Черчилля попросили перенаправить поставки продовольствия, он ответил очень грубо. Он написал: «Не может быть, чтобы все было настолько плохо, если Ганди еще жив».

За свою карьеру Черчилль отпустил множество хороших шуток, но эта была не из таких, и к 1948 году она ему «откликнулась». Индия получила независимость, и он ничего не мог с этим сделать, потому что в 1945-м его с треском выставили с должности.

Журнал Time 16 июля 1945 года опубликовал предвыборную зарисовку, автор которой, его репортер, сопровождал семидесятилетие го премьера на собачьи бега в Уолтемстоу. Он появился под одобрительные крики, за ним следовала Клементина, а потом началось освистывание. «Мы хотим Эттли!» — кричала толпа. «В такой свободной стране, как наша…» — начал было Черчилль, но, пишет Time, «свист и крики заглушили его».

Его освистали, когда он говорил о жилищном строительстве и увеличении производства продуктов питания, и всеобщее lese-majeste — «оскорбление величества» — продолжилось на следующий день, когда семнадцатилетний юнец швырнул ему в лицо зажженную петарду. Наверное, Черчилль убедил сам себя, что все эти крикуны были в меньшинстве — как оно и было, когда он посещал места бомбежек. Но, когда вскрыли урны для голосования, стало ясно, что это голос всей страны. Великий лидер военного времени проиграл с треском.

Критики Черчилля утверждают, что его политическую историю можно (да, наверное, и нужно) свести вот к чему: вся его неукротимая воинственность 1930-х годов имела целью не столько благо страны, сколько борьбу за высший пост. Он втянул Британию в необязательную войну с Германией и вел страну от поражения к поражению, а тем временем лондонцы, особенно бедные, подвергались безжалостным бомбардировкам. За шесть лет Британия так ослабла и обеднела, что у нее не осталось иного выхода, как спустить флаг, отказаться от империи и смириться с гораздо более скромной ролью в мире. Ничего удивительного, что после всех этих несчастий славная британская общественность решила выгнать Черчилля вон и он потерпел едва ли не самое сокрушительное фиаско на выборах в XX веке.

Не сомневаюсь, что ему выдвигают и другие обвинения: что он был расистом, и сексистом, и сторонником евгеники, или что он цинично допустил бомбардировку Ковентри, лишь бы не выдать, что Британии известны немецкие шифровальные коды (ложь!), или что он недостаточно сделал, чтобы остановить Холокост (опять ложь), и так далее, и тому подобное. Такие обвинения обычно выдвигают критики Черчилля — Чармли, Понтинг, Ирвинг, Бьюкенен и им подобные, но интересно отметить, как мало это его задевает. Мы все равно его любим — я люблю его — и инстинктивно понимаем, что все потуги этих ревизионистов — это хлопки детских пистолетиков, которые не оставят ни царапины на репутации этой суперколоссальной фигуры, масштаба тех, что высечены на горе Рашмор.

Как и все представители рода человеческого, британцы подсознательно стремятся разложить все по полочкам. Они желают выстроить иерархию событий и людей и любят поспорить об этом. Но по двум важным вопросам существует полное единодушие во всех пабах страны: писатель номер один — это Шекспир, а политик номер один — это Черчилль. В Британии около 430 дорог, проспектов, улиц и тупиков носят его имя. Мадам Тюссо сделала десять его восковых фигур.

Мы уже забыли, сколько сил вкладывал Черчилль в свои речи: иногда он писал их по четырнадцать часов, потом репетировал паузы и удачные места перед зеркалом. Но мы помним многое из того, что он говорил, — отчасти потому, что Черчилль чутко уловил: если хочешь достучаться до сердец англичан, надо говорить короткими англосаксонскими словами. «Никогда еще в сфере человеческих конфликтов столь многие не были столь многим обязаны столь немногим людям». Или: «Мне нечего вам предложить, только кровь, пот, труд и слезы». По моим подсчетам, в этих фразах три слова латинского происхождения приходятся на 27 англосаксонских. Поэтому эти фразы запоминаются. Или взять вот это: «Мы будем драться на берегу, драться в местах высадки, будем драться в полях и на улицах, будем драться в горах — и мы никогда не капитулируем». Здесь единственное слово с латинским корнем — разумеется, «капитулировать».