из сквера, увлекая его за собой в Циркуляр Артистов.
Зелёные фонари тёплых домов больше не горели, вывески услуг сиротливо сообщали, что тёплый дом для дам теперь предоставляет услуги и господам – «тёплый собутыльник для тех, кому некому рассказать». Они крюками вышли в Зелёный Циркуляр, здесь должно быть безопаснее – это была богатая и наименее населённая часть города, отсюда до Префектуры рукой подать, поэтому решили идти напрямик через радиус Тридцатилетия союза, где находилось гралейское посольство.
– Интересно, трогает ли туман иностранцев? – прошептал он, словно боялся, что туман их подслушает.
В посольстве работа как будто шла – через дорогу неслась девушка, прижимая к груди папки, она старалась не вдыхать клейкий воздух до самого крыльца, на котором невозмутимо курила трубку омма Барлуса в обществе охранного кота.
– Эр номинно, онн Ребус, – поздоровалась она. Барлуса, как и все дипломаты, упорно пользовалась сложной системой обращений, принятой в Принципате. Человека высокой профессии – врача, законника, всемирщика и инженера – следовало называть «онн», «уважаемый», невзирая на сословие. – Эра Андеца, – она равнодушно кивнула Эдте, ту перекосило. Так обращались к простым людям. – Эр номинно, омма Барлуса, – ответил он. – Как вы себя чувствуете? Я так и думал, что туман атакует только граждан Конфедерации, вы, кажется, в порядке, и кот у вас чудесный.
– Он не мой, он посла, – она мягко тронула кончиком туфли шерсть охранника. – Одолжила его, чтобы выходить на улицу, так спокойнее, – Барлуса вдруг поёжилась.
– Что с послом, омма Барлуса? – жёстко спросила Эдта. – Что-то с ним случилось?
– Я… я не… – она принялась вытряхивать табак из трубки в стенную пепельницу. – Знаете, это вас не касается, веллэра Андеца.
Эдта, которой только что намекнули, что в Принципате её никогда не примут, фыркнула и, дёрнув Рофомма за рукав, потащила дальше, даже не попрощавшись. Туман сгустился, здание посольства пропало из виду.
Путь до Административного Циркуляра ещё никогда не был так долог – не знай они, что им надо постоянно идти прямо, обязательно бы заблудились в этой серой тишине. Впрочем, сплошной тишина не была. Глухой, ритмичный стук доносился до них, а какая-то дама, прислонившись к декоративной колонне, плакала, закрывшись вуалью.
– Тук-тук-тук, – говорило эхо сквозь туман.
Три женщины, взявшись за руки, водили хоровод на проезжей части, но они не были одержимы – пока что.
Странный способ нашли они, чтобы спастись от демонов, но он работал.
– Тук-тук-тук, – звук становился яснее по мере приближения.
Рофомм шагал, почти прижимая к себе жену, думал о том, как бы он назвал сына. Гралейским именем или ирмитским? Не ему решать, не он подвергает себя опасности беременностью. Близость любимой женщины придавала доктору сил.
Он стоял на проезжей части, где теперь мало что ездило, и выстукивал тростью по булыжникам. Одна нога была зафиксирована гипсом и тугими бинтами, другая была босой. Овальное, благородное лицо пожилого человека изображало пустоту, а глаза закатились до белых щелей между веками.
– Омм посол, – прошептал Рофомм. – Вы в порядке? Вас проводить?
Посол не обратил на него внимания. Он был в жутком подобии обморока, но стоял крепко, и рука его чётко выстукивала тростью свой бесконечный марш. Но голова не жила, голова задыхалась. Рот его был судорожно раскрыт, и дышал он сипло, с кривыми присвистами.
Эдта попятилась, потому что больше не могла смотреть на сплошные белки, в которые превратились глаза посла, Рофомм обнял её, отвернувшись от одержимого. Вслед им неслось «тук-тук-тук», затихая бледно и скорбно.
Фонтанная площадь, нарядное и элегантное место с маленьким сквериком посередине, теперь была глуха, словно оссуарий. Чуть дальше, на радиусе, были люди: они сгрудились у декоративного заборчика, слушая немытого человека в длинной чёрной рубахе из грубой ткани.
– …гнева всевышнего! Да разверзнутся небеса, да обрушится кара на грешников! И сгинут неверящие, а невинные возьмут мечи, дабы обагрить их гнилостной кровью!
Человек говорил со знанием дела, сама Леара бы позавидовала. Рука шеф-душевника сама потянулась к револьверу, Эдта качнула головой и тронула его за локоть, призывая сдерживаться.
– Ибо что не есть серое бедствие, как хмарь очей всевышнего, взирающего на заблудших чад своих? Вы нарушаете скрижали воли его своими лукавыми машинами на нечистом огне, тройственными браками, пустым смехом и танцами – так получите же заслуженное! Отцы и матери горят под землёй, ожидая вас в объятиях плача, ибо пытку и боль заслужили те, кто всю жизнь думал о жизни, забывая о власти всевышнего над своим жалким существом.
Люди не спорили с его чушью, они внимали. Лица у них были какими-то светлыми, побелели даже радужки глаз, морщины разгладились как на глупых младенцах, а рты открылись, забывая дышать. Это было преступное гнилое убеждение, за которое раньше полагалась петля, но теперь, как рассказал Шорл Дирлис, с этим больше никто ничего не делает.
– В трёх шагах от Префектуры, возмутительно! – буркнул он, а Эдта вцепилась в его запястье и поволокла за собой. – Да куда же ты так быстро?! Ты в положении, тебе нельзя…
– Надо быстрее, быстрее, – приговаривала она, почти задыхаясь от бега. – Оно требует, требует жертву!
– Какую ещё жертву, о чём ты говоришь? – говорил Рофомм ей в затылок, но она не обернулась и не ответила.
Надо быстрее, быстрее, жертва зреет в ней, напитанная всемирным огнём, лишь огонь может победить распылённую по стране проклятую воду. Она не желала этой жертвы – но ведь на то она и жертва, чтобы причинять боль.
Она думала, что избежит этого, спрятавшись, закутавшись в одиночество, но такое не суждено всемирно сильной женщине, пусть и ослепшей. Эдта жила старыми видениями, а они привели её к концу тумана.
Словно чувствуя угрозу, серость пришла в движение. Неведомые пальцы, извиваясь уродливыми спиралями, тянулись к их телам и душам, хватали за ступни, наполняя ноги всемирной усталостью. Стараясь не обращать внимания, Эдта бежала в центр опустевшего Административного Циркуляра, не замечая, что полицейские стояли у входов стенами с щитами и дубинками – зато это очень хорошо замечал Рофомм. Это был чей-то страх, боялось само государство.
У здания Министерства связи и путей стена щитов расступилась, пропуская полицейских и врача, которые тащили одержимого. Врача Рофомм помнил, раньше работал с ним в отделении душевного здоровья, но вот имя запамятовал. Из сущности проклятого вырвались хищные нити, опутывая новых жертв, те держались из последних сил. Вдруг один из полицейских охнул и осел на булыжник, закрывая руками голову, которую облепила незримая серость, присосавшись жадными пастями к носу и глазам, серость забирала волю к жизни. Врач ругнулся, сетуя, что им теперь тащить двоих. Душевник был туману не по зубам.
– Нам надо к Префектуре, – сказала Эдта, Рофомм кивнул.
Здание Префектуры – высокое, с куполами и мокрыми, опавшими от сырости флагами, затерялось в тумане, видно было