Из числа согнанных к поселку людей, выбрал трех воинов (в их косичках были вплетены перья), подвел к полю боя и показал, что погибших можно забрать и хоронить. Вот там-то и выяснилось, что среди трупов все же разыскали семерых раненных и контуженных, но оставшихся в живых. Один из старых вождей по имени Оксолука, получив пулевое ранение в плечо и контузию от взрыва, тоже оказался жив.
Для лечения раненных, как своих, так и бывшего противника, на берег доставили корабельных полулекарей-недоучек. Увидев, что наши бойцы вертят в руках местное допотопное оружие, приказал отобрать для своей личной оружейной коллекции пару каменных томагавков, лук со стрелами и копье, а к остальному не притрагиваться, но быть начеку. И нужно было видеть в глазах перевязанного и оклемавшегося совсем седого вождя наряду со злобой бесконечное удивление нашему поведению.
Тела уносили в далекую рощу, которая находилась километрах в трех от поселения. Там между деревьев на высоте около трех метров устраивали лежанки из тонких бревен, на которые и укладывали бывших воинов, отправляемых в путь вечной охоты. Главный шаман был убит, но его бубен и головной убор из перьев подобрал совсем мальчишка, в возрасте лет тринадцати. Он и камлал в роще до тех пор, пока солнце не спряталось в океане.
Женский плач был слышен над тихой водой залива до глубокой ночи, а вой собак не давал нормально выспаться до самого рассвета. И вот утром, когда дежурное отделение бойцов пригнало с выпаса лошадей, мы опять высадились на берег и, разделившись на группы, разъехались осматривать территорию.
Решение вопросов ассимиляции аборигенов пришлось бы начинать так или иначе, не здесь, так в другом месте. Но коль так произошло, то почему бы не начать с этого племени? Посоветовавшись с отцом Герасимом, решил немного задержаться, но отпускать с кораблей на берег наших девчонок запретил категорически.
Число «четыре» обычно священно для всех индейцев, поэтому, четыре дня после побоища мы их вообще не беспокоили, а занялись исследованием окружающих земель. Они тоже занимались какими-то своими делами, но на охоту и рыбалку не ходили, и поселок не покидали.
Ранним утром пятого дня пребывания, собравшись на очередную выездку, увидели перед входом в самый длинный бревенчатый дом, сидевшую на циновке одинокую сгорбленную фигуру старого вождя, который держал в зубах трубку, пыхал дымом и бесстрастным взглядом провожал нашу кавалькаду. И сейчас, когда мы возвращались, он сидел на том же месте, но теперь рядом с ним расположились еще четверо воинов, с богатыми перьевыми головными уборами, видимо новых вождей, а также малолетний шаман.
Сидели они полукругом, оставив свободным застеленный циновками такой же полукруг напротив себя.
— Наверное, приглашают к разговору, — кивнул отец Герасим, который стоял на берегу вместе с монасями и другими прибывшими с объезда воинами.
— Наверное, — согласился с ним, — Вообще-то я сегодня сам хотел инициировать переговоры, но видать, вождь оказался человеком разумным. Четыре дня траура прошло, страница прочитана, ее нужно перевернуть и жить дальше. Но в любом случае, мы для них враги, однако, враждовать слабому с сильным накладно и, думаю, они это понимают.
Повернулся к Данко и распорядился:
— Скажи, чтобы с «Алекто» доставили бочонок вина и большой серебряный кубок, а Фомка пускай вынесет из моей каюты одну стрелу с каменным наконечником.
Пока шлюпка моталась к флейту и обратно, успел выслушать доклады вернувшихся с осмотра окрестностей разведчиков. При этом выяснил, что в радиусе ближайших километров тридцати никаких других индейских поселений не обнаружилось. Правда, было поймано и приведено в селение еще три десятка сбежавших женщин и детей.
— Со мной пойдут отцы Герасим и Филарет, майор Полищук, капитан Ангелов и лейтенант Шкуро, — объявил, когда с корабля доставили все, что мной было указано. Заметив некоторые недоуменные взгляды, которые бросали на бывшего сержанта, добавил, — Да-да! Сегодняшним указом сержант Шкуро Александр Семенович возведен в офицерский чин и ему присвоено звание лейтенанта.
В сопровождении роты Ангелова мы направились к поселку и остановились у крайней хижины. Затем, вшестером подошли к сидящим вождям, и расселись на циновки, скрестив ноги. За моей спиной в некотором отдалении остались стоять Фомка с ведерным бочонком красного вина и двое бойцов с обнаженными саблями и револьверами в руках. А метрах в пятидесяти за спинами вождей собралась огромная толпа местных жителей.
Некоторое время мы внимательно рассматривали сидящих напротив. Одеты они были в набедренные повязки и подвязанные к поясу кожаные легины, сшитые заодно с мокасинами, а с плеч свисали замшевые накидки с ромбическими узорами разных цветов. Сегодня их лица тоже были разрисованы, но гораздо меньше и имели совсем другую тональность, преобладали белые полоски. По глазам старого вождя и мальчишки-шамана ничего нельзя было прочесть, а во взглядах других проскакивали искорки злости, растерянности и недоумения. Но страха не было.
Аборигены выглядели довольно опрятно, их руки и волосы были чисто вымыты, и дурным запахом не перло. Мне это было не удивительно, ибо когда-то читал, что краснокожие индейцы к чистоте тела относятся очень серьезно. У них грязнуля-чмошник, который не посещает специальные парильные домики или вигвамы, куда закатывают раскаленные камни, никогда не может стать не то, что воином, даже простым охотником.
— Михаил, — приложил указательный палец к броне кирасы, затем, вопросительно посмотрел и указал на старого вождя.
— Оксолука, — проскрипел он надтреснувшим голосом.
— Уважаемый Оксолука, — начал говорить медленно, сопровождая слова выразительной жестикуляцией. При этом рассчитывал на понимание, так как кое-что из американского языка жестов знал из научно-популярной и развлекательной литературы, а непонятные моменты собирался рисовать кончиком ножа на земле, — Я прибыл на эту землю с миром и свои мирные намерения обозначил.
Правую руку с раскрытой ладонью поднял вверх и обвел ею всех присутствующих. Затем, опустил, взял лежащую у ног стрелу, продемонстрировал всем и с силой ткнул ею в свою бронированную грудь. В результате, из обсидианового наконечника только крошка посыпалась.
— Вот так вы нас, мирных, встретили, — развернул стрелу огрызком наконечника вниз, загнал ее в землю, после чего обвел всех рукой, сжал кулак и продемонстрировал короткий удар, — Мы ответили. Но после этого не пошли грабить ваши дома и насиловать ваших женщин.
На последних словах кивнул на любопытных женщин, выглядывавших из-за шкур, висящих на входе в самый длинный дом поселка, из них две молоденькие девчонки были очень даже не дурны собой. Глядя на них, жестами изобразил возможные действия, при этом отрицательно качая головой. В глазах женщин мелькнул испуг, и они тут же спрятались за ширмой, но слегка подрагивающие шкуры говорили о том, что из этого дома за нами все же подсматривают. Старый вождь опустил глаза, мальчишка-шаман продолжал бесстрастно смотреть на отцов-священников, во взглядах прочих молодых вождей промелькнуло нечто похожее на сожаление, и лишь один из них стал что-то зло говорить, но был прерван глухим окриком старика. По коротким, неприязным взглядам остальных индейцев на излишне говорливого, мне показалось, что его здесь мало кто любит.
— Господь Бог, а по-вашему великий Квавар, — при этом взвел глаза к небу, — велел мне взять все здешние племена под свою руку, но не рабами, а людьми свободными. Отныне вы мои подданные.
Сначала руками обвел присутствующих и весь поселок, нарисовав в воздухе купола, и прижал их к груди, продемонстрировав объятья. Затем, сложил пальцы левой руки щепоткой и невидимую горсть вложил в правую ладонь, которую сжал в кулак. После этого жеста загалдели все сразу, поняли меня не только сидящие рядом, но и толпа индейцев, расположившихся вдали, особенно возмущался и плевал слюной тот самый крикливый вождь.
Вот он вскочил на ноги и стал что-то кричать, тыча в меня пальцем. Я не боялся, что он выхватит из-за пояса томагавк и нападет, ибо любой из наших воинов, присутствующих здесь, тоже не пальцем делан, среагировать успеем и нашпигуем его свинцом по самое «не могу». Но сейчас он сорвал с себя накидку и стянул через голову рубаху, отошел к врытому на площадке столбу. После этого вытащил из-за пояса свой каменный топорик и стал что-то выкрикивать и зло тыкать в нас пальцем. Старый вождь пытался его пресечь, что-то сердито и строго выговаривал, но тот отвечал язвительно и вызывающе.
— На поединок нас вызывает, сука, — тихо прошипел Шкуро, — Разрешите, сир?
— Уважаемый Оксолука не возражает? — громко спросил вождя и показал пальцем на Сашку.
— Яаа, Микхаила, — тот степенно склонил голову. Его «яаа» мною было воспринято, как согласие, поэтому, повернув голову к Сашке, кивнул на высокопоставленного, но придурковатого аборигена.