По сторонам смотреть сил уже не было. Кучами наваленные ветки, сломанные заборы, сорванные крыши, выбитые стекла пугали и заставляли хмуриться и даже сердиться. И всюду не спеша, потихоньку переговариваясь, шевелились люди. Посмеивались даже, совершенно не в курсе того, что творилось у Южика внутри.
Звезда юношеской сборной по фехтованию почти оглушенно остановился, рассеянно глядя под ноги.
Ощущения разделились ровно на две половины: от пульсирующей, шокированной радости, которой хотелось скорее поделиться по-детски со всеми, до пришибленности неправильностью, неторжественностью, что ли, момента. Парень сам себе усмехнулся.
И как же теперь с Оксанкой? И не окажется ли она ему больше не интересна? Тряхнул головой. Бред. Угораздило на свою голову. И ведь не расскажешь никому. Юж нервно рассмеялся в небо. И тут же ударилось что-то ему в грудь, обхватил кто-то крепко за пояс.
Он узнал сладкий запах духов, и… к дрэку все эти дурацкие мысли. Обнял свою Оксанку уверенно и крепко. Слава богу, с ней ничего не случилось.
Когда они с бабушкой вернулись, Армери в их квартире не было.
Была коробка с дорогим шоколадом на столе и записка: «Я очень сентиментальна. Спасибо за все. Теперь я знаю, что хотя бы один человек будет помнить меня всю жизнь. Целую, Жень». Бабушка метнула на чемпиона пугающий взгляд, такой, что у парня вмиг отнялись и руки, и ноги — ей-богу, поединки были спокойней, — но ничего не сказала. Только головой заметно качнула.
Из дома ничего не пропало.
* * *
Я проснулась от счастья.
Не было ничего такого, что я не помнила, где я и с кем. Я прекрасно знала всё это. И, наверное, улыбнулась раньше, чем открыла глаза. Поймала тихий прищуренный взгляд и притянула к себе уже прохладную подушку.
А Грэм просто застыл у двери душа и смотрел на меня. Молча.
Солнце за тонкими трепещущими занавесками, и снова стрижи. Тонко пахнет пионами. Они на столе, я помню. Рай, наверное, пахнет вот так же.
Почти одетый мужчина медленно сглотнул и беззвучно шагнул. Ко мне.
— Ты побрился… — пожурила сиплым шёпотом.
Нет. Не пионами. Рай пахнет этим мужчиной и летним утром после дождя.
Большая ладонь накрыла мою, и пальцы сами сплелись вместе.
Грэм был так близко — так правильно, так спасительно близко. Налилось горячо в груди и медленно отпустило. Оператор моего сердца слабо улыбнулся и тоже шёпотом спросил:
— Уедешь?
Взглянула на него, наверное, с обожанием, и:
— Да, — легко согласилась я.
Мужчина еле заметно выдохнул и сжал меня крепко.
— Нам обоим пора.
Не отказала себе, провела ладонью по его щеке, накрыла потянувшиеся за нею губы. Украла коротенький вдох и немедленно оказалась с прижатыми к подушке руками.
Целовал меня медленно и глубоко. Будто снова на память. Не надо!
— Скажешь, что происходит?
— Не нужно.
Здравый смысл решительно убеждал в обратном.
Высвободилась аккуратно из рук.
— Грэм, — позвала тихонько.
Вздрогнул и выдохнул обречённо:
— Не отстанешь?
Я в ответ промолчала.
— Пожалуйста, — попросил без особой надежды.
Даже не могу сказать, каким он нравился мне больше. Таким вот тихим и со всем согласным или почти пугающе-грозным. Пожалуй что всяким. В горле цапнуло что-то нежное и смешное.
— Это ведь важно? — Умоляю, скажи, потому что мне страшно.
— И опасно. Поэтому просто уезжай, — и посмотрел так что я почти согласилась.
— А ты?
— А я — когда придет время.
Я молча смотрела ему в глаза. Ждала.
— Мы готовимся к контролируемой диверсии, — сказал нехотя, наконец.
— И что это значит?
— Что здесь планируется теракт, и мы собираемся его допустить.
Я приподнялась на кровати.
— Это… как?
— Довольно сложно. — Грэм наоборот откинулся на подушки, потёр ладонями лицо и шумно вздохнул.
Он устал. Сейчас это вдруг было заметно. Морщинки у глаз стали чётче. А прежде скрытое под щетиной лицо, кажется, осунулось, и щеки запали. Тепло пришло из груди, стремясь к нему. Сжала мягко большую ладонь.
— Покажи спину, — попросила тихонько.
Покачал чуть заметно головой и с усмешкой слегка улыбнулся:
— Не надо.
— Больно?
— В бронепластину попало. Удачно.
Я беззвучно ахнула и потянулась к нему руками.
— Их же пробивает на раз.
— Твои же в Охаше не пробило, — поймал мои запястья. — Эти — самые лучшие. Другим бы я тебя и не доверил.
Выдернула руки, толкнула его на живот и застонала в голос.
— В меня тогда попал крошечный осколок. И то — рикошетом, — осторожно погладила воздух над багровым, расплывчатым пятном.
— А вчера в нас стреляли с трёхсот метров, да и калибр был мелковат для беспокойства. И знаешь, мне думается… — Он хмурясь прикрыл глаза. — А, ладно. Всё? Налюбовалась?
Господи, нет, конечно!
— Так что с диверсией? Быстро расскажешь — быстро отстану, — пообещала серьёзно и осторожно подула на не очень страшный синяк. Действительно, могло быть и хуже. Много хуже.
Грэм поднялся с очень недобрым и серьёзным видом. Раздумывал еще некоторое время. Потом сел рядом и сухо проговорил:
— Один из основных железнодорожных узлов южного региона находится именно здесь. Ты знала?
Я коротко кивнула.
— Мы ведём эту операцию с момента инициации её зимой. Данные стопроцентны, я в этом уверен. Планируется взорвать полотно в момент прохождения литерного с ядерными боеголовками.
Я судорожно выдохнула, прикрывая округлившиеся глаза.
— Завтра утром, — мой военный сделал короткую паузу. — Но поезд будет почти пуст, — улыбнулся еле заметно. — Боеголовки так просто не детонируют. В зависимости от силы заряда и ветра фонящее облако накроет от ста до тысячи квадратных километров. Но ядерного взрыва не будет. Один шанс на пять миллионов. Почти невозможно. Но подобное в центре страны, сама понимаешь.
— Почти пуст? — остальное как раз и так было понятно.
— А это наша часть плана, — кивнул, почему-то внимательно вглядываясь в мои глаза. — В поезде будет радиоизотоп со средним периодом полураспада. Как раз таким, чтобы все наблюдатели успели получить замеры после того, как город накроет облако. Нам нужно скрыть эту территорию от возможного любопытства под любым обоснованным предлогом. Фон будет некритичным в итоге.
— Население… — прошептала я уже потрясённо.
— Будет эвакуировано.
— Но уже после…
— После, — сухо согласился Грэм.
— Господи.
— Прошу тебя, уезжай. И скорее.
— Господи… — повторила зачем-то. — Но так же… Здесь же люди. Дети, — сказала потерянно. И ясно, что это безнадёжно. И поздно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});