Я взглянул на шнурок. Да, не просто обрывок веревки.
— Убийцы-асы изготавливают собственные шнуры. Плетение удавки — последнее испытание, дающее статус мастера. Посмотри. Узел, как у нас делают для виселиц, но петля круглая, ее можно накинуть одной рукой. Узлы — на самом деле не узлы, веревка оплетает пробку конусообразной формы. Эта штуковина устроена, как стрела с наконечником, пробка может выскочить только в одну сторону.
Мне понадобилось не больше секунды, чтобы разобраться в устройстве шнурка: наглядный пример был налицо. Я нащупал конусообразные выступы.
— Пробка сжимается, выскакивает из узла и расширяется снова, с другой стороны.
— Как снять шнурок?
— Его не снимают. Используют один раз. Потом он считается испорченным. Я видел эту штуку только однажды. Моему знакомому удалось перерезать ее у себя на горле. Но более везучего парня на свете нет, не считая тебя, конечно.
Я огляделся вокруг. Сам Снэйк интересовал меня меньше. Может, наш убийца и дилетант, но тоже весьма везучий дилетант. Ни одной улики.
— Печально, — сказал я.
— Смерть всегда печальна.
Кто бы говорил! Но Морли полон неожиданностей.
— Я не о том. Посмотри, как он жил. — Я указал на угол Снэйка. Он жил, как лошади. Спал на соломе. Из мебели — только грубо выкрашенный стол. — Он был профессиональным солдатом, двадцать лет в войсках, преимущественно в Кантарде. За это неплохо платят. Человек настолько осмотрительный, что ухитрился выжить, наверняка умел и с деньгами обращаться. Но он жил в конюшне, как животное, и не имел даже смены одежды.
— Бывает, — проворчал Морли. — Хочешь пари, что родился он в самых распоследних трущобах? Или на какой-нибудь грязной ферме, где и двух медяков за месяц не увидишь?
— Не надо пари.
Я видел, что он прав. У выросших в бедности людей есть патологическая страсть откладывать деньги про черный день. Но смерть приходит раньше этих предполагаемых несчастий. Жалкая жизнь. Я тронул Снэйка за плечо — мускулы его были напряжены, не расслабились даже после смерти. Странно.
Я вспомнил рассказ кухарки о Снэйке. «Он был доблестным воином», — напишут на надгробном памятнике.
Я перевернул тело, чтобы посмотреть, нет ли чего под ним. Нету.
— Слушай, Морли. Задушить — дело долгое. Вероятно, убийца сперва попробовал придушить его, а потом пырнул ножом или наоборот.
Морли огляделся кругом. Жуткий кавардак.
— Вероятно.
— Ты когда-нибудь душил человека?
Морли укоризненно взглянул на меня: бестактный вопрос.
— Извини. А я вот душил. Мне во время набега поручили придушить часового. Я тренировался заранее.
— Не похоже на тебя.
— Мне не нравится убивать и никогда не нравилось, но я подумал: если убить человека придется и если я хочу уцелеть, значит, надо все сделать как следует.
Морли проворчал что-то. Он был занят осмотром того, что некогда было лицом, грудью и животом Снэйка.
— Я все разыграл как по нотам. Когда я подошел к нему, парень дремал. Но очень быстро проснулся и отбросил меня, как тряпичную куклу. Он мне чуть мозги не вышиб, а ведь я ни на секунду не отпускал проклятой веревки. Единственно, что мне удалось, — я не дал парню заорать и поднять тревогу, а там подоспел кто-то из наших и добил его ножом.
— Ну и что?
— Если ты не сломаешь жертве шею, она будет бороться. Предположим, ей удастся стряхнуть нападающего и ослабить веревку. Парень увидит тебя, пусть даже на шее у него эта дьявольская восточная удавка, и тогда придется его прикончить любым доступным способом — иного выхода нет.
— Ты ведешь к тому, что Снэйк был сильнее убийцы. Как тот часовой.
Я не говорил, что часовой был сильнее меня, но Морли попал в точку.
— Да.
— У кого-то в доме теперь полно синяков и ссадин. Если это кто-то из домочадцев.
— Может быть. Черт побери! Почему мне так не везет?!
— Ты о чем? — Морли считает меня до неприличия везучим.
— Почему убийца не оставил следов? Клочок одежды, пучок волос, хоть что-нибудь.
— Почему бы ему просто не прийти с повинной? — Морли покачал головой. — Ты торопишься и не ценишь то, что имеешь. Он оставил нож и удавку. Куда больше? Я уже рассказывал, какая редкость этот шнурок. А сколько таких ножей ты видел?
Лезвие ножа было чуть длиннее фута и сделано из полированной стали, но больше всего меня заинтересовала рукоятка — из черного агата, гладкая, зато в самом широком месте вычеканены два серебряных двуглавых венагетских орла.
— Военный трофей? — предположил Морли.
— Довольно необычный. Из Венагеты. Принадлежал как минимум полковнику. Да, в гвардии его мог носить командир батальона, а в регулярных частях — полковник или подполковник.
— Много ли здесь таких ножичков?
— Верно, это уже что-то. Ниточка, пусть и тонкая. — Я взглянул на Снэйка. — Господи, почему ты ничего не сказал, у тебя же был шанс!
— Гаррет.
Это нам знакомо. Когда Морли кажется, что меня, по его выражению, не туда заносит, он начинает говорить таким вот предостерегающим тоном. «Не раскисай, ты же профессионал», — одергивает он. Не терпит он также упрямства и легкомыслия.
— Я в порядке. Но жалко парня. Я знаю, какую жизнь он прожил. Он не заслужил подобный конец.
— Пора идти, Гаррет.
— Да.
Пора. А то увязну в переживаниях. Я побрел прочь.
У каждого, как говорится, хватит сил пережить несчастье другого. Слава Богу, что убит не я.
18
Морли предложил поискать следы человека, шаги которого мы слышали в темноте. Я не возражал, но следов мы не нашли.
— Нехорошо, Гаррет.
— Что?
— У меня нехорошее предчувствие. Это не просто интуиция, больше. Необоснованная уверенность. Я уверен, что дела принимают скверный оборот.
Словно в подтверждение его слов, донесся крик. Кричали не от боли и не от страха, хотя и от страха тоже. От этого звука кровь стыла в жилах. Похоже, кричала женщина, но голову на отсечение я бы не дал. На островах я слышал, как мужчины кричат женскими голосами.
— Не стой на виду, — велел я Морли и побежал к дому.
Крики не замолкали. Я ворвался в дом.
Шум доносился из западного крыла, с балкона третьего этажа. Я в два прыжка преодолел лестницу, но наверху замедлил шаги. Мне не хотелось оказаться замешанным в какое-нибудь очередное злодейство.
Ступени были забрызганы водой и заляпаны чем-то зеленым. Около лампы лежало нечто, похожее на дохлого слизняка. Я тронул его ногой. Ага, пиявка. Мне пришлось близко познакомиться с ближайшими родственниками этой твари в болотах на островах.
Воняло ужасно. Запах тоже был мне знаком по островам. Что, черт возьми, стряслось?!
Гвалт стоял невообразимый, вопили все, на разные голоса.
— Копьем, копьем его, затолкайте его назад! — кричал Питерс.
— Бог мой, что же это?! — не своим голосом взвизгнул Деллвуд.
Я осторожно поднялся выше и увидел собравшихся на лестничной площадке мужчин. Двое из них тыкали копьями во что-то, копошащееся на лестнице.
Во что именно, я толком не разглядел. Но подозрение у меня появилось.
Оживший мертвец.
Я взял лампу.
Мне не хотелось видеть то, что я увидел, никому не может хотеться, а убийце меньше всего.
Это был труп. Один из погребенных в болоте. В народе их называют ходячими покойниками — убитые, которые не могут найти покоя, пока не наказан убийца. Существует миллион историй о мести мертвецов, но я никогда не предполагал, что стану участником одной из них. Ходячие покойники — это всего лишь легенда, своими глазами их никто не видел.
Забавно у нас устроены мозги. Не знаю, что должно было прийти мне в голову, но подумал я лишь об одном: почему это случилось именно со мной?
Четкая концепция убийства с корыстными целями рассыпалась в прах.
— Что делать, Гаррет, что делать?! — взывал Питерс.
Блевать, больше ничего не остается. Убить ходячего покойника невозможно: он уже мертв. Он все равно будет являться и доведет вас до белого каления.
— Попытайтесь зарубить его.
Деллвуда вырвало. Чейн оттолкнул его и схватил алебарду. Два отрубленных пальца упали рядом со мной, продолжая извиваться как живые.
— Задержите его здесь. Я обойду кругом.
Я отступил на балкон, затем спустился обратно на первый этаж и заметил белокурую незнакомку. Она стояла на верхнем балконе западного крыла, откуда ее не могли видеть остальные, находившиеся надо мной. Она казалась более оживленной и заинтересованной, чем обычно, как будто радовалась про себя. Я попытался подкрасться к ней, но, как всегда, безуспешно. Я не удивился.
Через верхний этаж я пробрался на поле боя. Ребята старались вовсю — кололи, рубили, пыхтя и отпихивая друг друга.
— Это становится утомительным, — заметил Питерс.