Кладбища настолько переполнялись, что было почти невозможно копнуть землю лопатой и не подцепить случайно чью-то разлагающуюся руку или другую часть тела. Мертвых хоронили в неглубоких наспех вырытых могилах, и они часто оказывались на виду — их откапывали животные, или они сами по себе поднимались на поверхность, как бывает с камнями в цветочных клумбах. В таких случаях покойников приходилось перезахоранивать.
Горожане, оплакивавшие своих почивших близких, почти никогда не посещали их могилы и не присутствовали на самих похоронах. Это было слишком тяжело и к тому же опасно. Говорили, что посетителей отпугивают гнилостные запахи. Некий доктор Уокер свидетельствовал на парламентском расследовании, что могильщики, прежде чем потревожить гроб, просверливали в нем дыру, вставляли туда трубку и сжигали выходящие газы — этот процесс занимал до двадцати минут.
Доктор Уокер лично знал одного человека, который пренебрег этой мерой безопасности и тут же упал, «сраженный, словно пушечным ядром, отравленный газами из свежей могилы». «Если вдохнуть этот газ, не смешанный с атмосферным воздухом, наступит мгновенная смерть», — подтвердил комитет в письменном отчете, мрачно добавив: — «Хотя даже смешанный с воздухом, он приводит к тяжелым заболеваниям, обычно заканчивающимся смертью». Вплоть до конца века медицинский журнал «Ланцет» время от времени публиковал статьи о людях, которые отравились плохим воздухом, навещая могилы усопших.
Разумным решением этой жуткой проблемы загрязнения, казалось многим, было бы перенести кладбища подальше от центра крупных городов и сделать их больше похожими на парки. Джозеф Пакстон с энтузиазмом продвигал эту идею, но человеком, возглавившим движение, был неутомимый и вездесущий Джон Клавдий Лоудон. В 1843 году он написал и опубликовал свой труд «К вопросу о планировании, устройстве и организации кладбищ, а также об улучшении церковных погостов» — книга оказалась неожиданно своевременной для автора, поскольку еще до конца года ему самому понадобилось кладбище.
Один из недостатков лондонских погостов, отмечал Лоудон, состоял в том, что они в основном устроены на тяжелых глинистых почвах, которые плохо пропускают влагу и воздух, вызывая тем самым гниение и застой. Лоудон предлагал размещать загородные кладбища на песчаных или гравийных почвах, где захороненные тела в конце концов превратятся в полезный компост. Обильные высадки деревьев и других растений не только создадут идиллическую сельскую атмосферу, но и будут впитывать в себя все миазмы, источаемые могилами, значительно освежая воздух.
Лоудон разработал план трех новых образцовых кладбищ и сделал их практически неотличимыми от парков. К несчастью, когда он умер, истощенный непомерной работой, его не смогли захоронить на одном из его собственных погостов, так как они еще не были готовы, и Лоудон упокоился на кладбище Кенсал-Грин в западном Лондоне, которое, впрочем, было основано на похожих принципах.
Погосты стали по сути парками. По воскресеньям люди приходили туда не только для того, чтобы отдать дань уважения своим умершим родственникам и друзьям, но и просто погулять, подышать свежим воздухом или даже устроить пикник. Хайгейтское кладбище в северном Лондоне с его красивыми видами и внушительными памятниками стало туристическим аттракционом. Горожане, жившие по соседству, даже покупали собственные ключи от ворот, чтобы у них была возможность гулять по кладбищу в удобное для них время.
Самым большим стало Бруквудское кладбище в Суррее, открытое компанией «Лондонский некрополь и национальный мавзолей» в 1854 году, которое разрослось так, что вмещало почти четверть миллиона захоронений на парковой территории площадью в две тысячи живописных акров. Компания даже провела частную железную дорогу Лондон — Бруквуд протяженностью двадцать три мили. В поездах имелись вагоны трех разных классов, а в Бруквуде построили два вокзала: один для англикан и другой — для нонконформистов[73]. Работники железной дороги шутливо именовали ее «Покойницкий экспресс». Дорога просуществовала до 1941 года, пока ее не уничтожили немецкие бомбардировщики.
Постепенно стало понятно, что людям на самом деле нужны не кладбища, похожие на парки, а настоящие парки. В год смерти Лоудона в городе Беркенхед в северо-западной Англии, на берегу реки Мерси, открылся первый общественный городской парк. Разбитый на 125 акрах пустоши, он сразу же вызвал бурный восторг публики. Стоит ли говорить, что его спроектировал изобретательный Джозеф Пакстон?
Собственно, в то время городские парки уже существовали, но они не были похожи на парки, известные нам сегодня. Прежде всего, до середины XIX века в лондонские парки допускались только люди высокого положения (и время от времени — особенно дерзкие куртизанки). По негласному правилу парк не предназначался для людей низших и даже средних классов, каким бы уважением они ни пользовались. Некоторые парки даже не заботились о том, чтобы сохранять это правило негласным: до 1835 года Риджентс-парк взимал входную плату, дабы отбить у простых людей желание прогуливаться по его дорожкам.
Многие новые промышленные города вообще не имели парков, и большинству рабочих некуда было пойти, чтобы подышать свежим воздухом и отдохнуть. Приходилось довольствоваться пыльными дорогами, ведущими из города в сельскую местность, и если какой-то безрассудный путник сходил с изрытой колеями дороги и ступал на частные земли — чтобы полюбоваться видами или попить из ручья, — он вполне мог угодить ногой в стальной капкан. В том веке ссылка в Австралию за браконьерство была обычным делом, а любая форма пересечения частных границ, пусть и самая невинная, считалась гнусным преступлением.
Поэтому идея городского парка, вход в который был бы свободным для всех граждан независимо от их социального положения, была встречена с огромной радостью. Пакстон отказался от формальных геометрических аллей, обычных для парков того времени, и создал нечто более естественное и притягательное. Парк Беркенхед напоминал территорию частного поместья, только открытого для всех.
Весной 1851 года (и снова этот год!) молодой американский журналист и писатель Фредерик Лоу Олмстед, будучи в отпуске на севере Англии с двумя приятелями, зашел в булочную Беркенхеда, чтобы купить продукты для ланча, и булочник с таким энтузиазмом и гордостью рассказал им про парк, что они решили на него посмотреть. Олмстед был очарован. Качество ландшафтного дизайна «достигло здесь такого совершенства, о котором я не смел и мечтать», — вспоминает он в своей популярной книге «Прогулки и беседы американского фермера в Англии», где рассказывает об этом путешествии.
В это время многие жители Нью-Йорка активно добивались от властей города строительства приличного общественного парка, и этот парк, по мнению Олмстеда, был именно тем, что им нужно. Он и понятия не имел, что спустя шесть лет сам спроектирует подобный парк.
Фредерик Лоу Олмстед родился в 1822 году в Хартфорде, штат Коннектикут, в семье процветающего торговца мануфактурой и провел свою молодость, постоянно меняя занятия. Он служил в текстильной фирме, ходил в плавания в качестве моряка торгового флота, управлял маленькой фермой и в конце концов занялся писательством.
После возвращения в Америку из Англии он стал корреспондентом недавно созданной New York Times и отправился в турне по южным штатам, описывая свое путешествие в серии выдающихся газетных репортажей, которые позже были изданы отдельной (и весьма успешной) книгой под названием «Хлопковое королевство».
Он водил знакомство с такими людьми, как Вашингтон Ирвинг, Лонгфелло и Теккерей, стал партнером в издательской фирме «Дикс энд Эдвардс». Какое-то время, кажется, все шло у него как по маслу, но затем фирма пережила серию финансовых потрясений и в 1857-м — в год экономического упадка, когда по всей стране закрывались банки, — он оказался вдруг разорен и без работы.
Как раз в этот момент власти Нью-Йорка решились преобразовать 840 акров лугов и заросших кустарником участков в долгожданный Центральный парк. Это была огромная территория, протяженностью около 2,5 мили и шириной в полмили. Олмстед, будучи на грани отчаяния, попросил для себя должность начальника строительства парка и получил место. Ему было тридцать пять лет, и эта работа была отнюдь не ступенькой вверх по карьерной лестнице. После того успеха, которым пользовался Олмстед как журналист, стать суперинтендантом муниципального парка было почти унизительно, тем более что Центральный парк далеко не все считали успешным проектом.
Во-первых, в те дни он вовсе не был центральным. Жилые кварталы Манхэттена заканчивались примерно на две мили южнее. Район, предлагаемый под парк, представлял собой необитаемый пустырь — забытое богом пространство заброшенных каменоломен и «зловонных болот», по словам одного обозревателя. Идея превращения этой территории в красивое и популярное у горожан место казалась почти абсурдной.