Так или иначе, Серпентайн тут же возымел успех, и это всецело заслуга довольно загадочного персонажа по имени Чарльз Бриджмен, который спроектировал пруд и которому, возможно, принадлежала даже сама идея его постройки. Откуда взялся этот невероятно талантливый человек, до сих пор остается загадкой. Он появился практически из ниоткуда в 1709 году с папкой весьма профессионально выполненных эскизов для ландшафтных работ в Бленэмском дворце. Все, что касается жизни Бриджмена до этого момента, — не более чем предположения. Где он родился, когда и при каких обстоятельствах рос, где приобрел свои недюжинные навыки?
Во всяком случае, за те тридцать лет, что прошли с момента его появления на сцене ландшафтного дизайна, он побывал повсюду, где требовались высококачественные проекты садов. Чарльз Бриджмен работал со всеми ведущими архитекторами эпохи — Джоном Ванбру, Уильямом Кентом, Джеймсом Гиббсом, Генри Флиткрофтом.
Он спланировал и разбил парк Стоу, один из самых знаменитых во всей Англии, он занимал должность королевского садовника и проектировал сады в Хэмптон-Корте и Виндзоре, в Кью и Ричмонде, а также все королевские парки. Он создал Круглый пруд в Кенсингтоне и Серпентайн в Гайд-парке. Он провел геодезическую съемку и разработал планы для целого ряда поместий в южной Англии.
Если кому-то требовался красивый сад, тут же появлялся Бриджмен. Не сохранилось ни одного его официального портрета, зато он довольно неожиданно появляется во второй картине серии «Похождения повесы» Уильяма Хогарта, где вместе с Портным, Учителем танцев и Жокеем упрашивает молодого повесу потратиться на его работу[70]. Однако даже там Бриджмен выглядит неловким и стесненным, как будто забрел в эту компанию по ошибке.
Садоводство в Англии уже было хорошо развитой индустрией к тому времени, когда появился Бриджмен. Бромптонский парк-питомник в Лондоне — на его месте сейчас стоят музеи Южного Кенсингтона — охватывал сотню акров земли и поставлял множество кустарников, экзотических растений и другой зелени в богатые дома по всей стране.
Но это были сады совсем другого типа — не те, что мы знаем сегодня. Прежде всего, они ослепляли своей пестротой: дорожки посыпаны цветным гравием, статуи кричаще раскрашены, растения на клумбах отобраны по яркости их тонов. Ничего естественного, ничего умеренного. Ограды из кустарника, подстриженного в форме мчащих галопом лошадей. Строго прямые дорожки и бордюры, обсаженные по краям самшитом или тисом. Формализм правил бал. Участки вокруг богатых домов были не столько парками, сколько упражнениями в геометрии.
Рис. 12. Чарльз Бриджмен (четвертый слева, держит план сада) на картине Уильяма Хогарта «Утренний выход повесы»
И теперь вдруг все это забыто; стало модно делать вещи, максимально приближенные к естественности. Откуда пришла эта мода, трудно сказать. В начале XVIII века почти все молодые люди привилегированного положения путешествовали по Европе, а потом возвращались домой, полные энтузиазма и горячего желания перенести формальные требования классического мира в английскую среду. В архитектуре по возможности точное подражание античным образцам было делом чести.
Однако там, где речь шла о садах, англичане были совершенно самостоятельны. Многие полагают, что садоводческий гений у британцев в крови, и данная эпоха может служить тому подтверждением.
Одним из героев этого движения был наш старый приятель сэр Джон Ванбру. Будучи самоучкой, он привносил свежие идеи в вопросы архитектуры и благоустройства территорий. Например, в замке Говардов первое, что он сделал, — это повернул дом на девяносто градусов вокруг своей оси, и тот обратился фасадом на север, а не на восток, как значилось в более ранних эскизах Уильяма Толмана.
Таким образом, из окон дома открывался гораздо более приятный вид. Это было радикальное изменение подхода к проектированию: прежде дома строились уж точно не для того, чтобы их хозяева наслаждались видами.
Чтобы максимально усилить перспективу, Ванбру добавил еще один вдохновляющий штрих — причудливо украшенную беседку, построенную с единственной целью: украсить панораму жизнерадостным пятном, на котором приятно остановить взгляд. Беседка под названием «Храм четырех ветров» стала первым зданием такого типа. Архитектор добавил и еще одну оригинальную инновацию — ров с подпорной стеной, отделяющий господскую часть сада от служебной без использования забора, который мог бы испортить вид. Такой ров в садово-парковом искусстве называется «аха» (англ, ha-ha).
Эту идею архитектор позаимствовал у французских военных строителей (Ванбру познакомился с французской фортификацией, когда сидел в тюрьме). Поскольку аха остается невидимой до последнего момента, гость, внезапно наткнувшись на нее, растерянно восклицает: «Ах!» Отсюда, говорят, и пошло название. Эта изгородь не только практична (в том числе и тем, что не дает домашней скотине забрести на газон), но и помогает по-новому взглянуть на мир: красоты поместья не заканчиваются на ограде лужайки, они простираются дальше, до самого горизонта.
Еще одно, гораздо менее приятное нововведение, которое Ванбру предложил в замке Говардов, — это снос принадлежащих поместью деревень и переселение жителей в другие места, если деревни оказывались недостаточно колоритными, а жители — слишком навязчивыми. В окрестностях замка Ванбру стер с лица земли не только жилую деревню, но также церковь и разрушенный замок, от которого получил свое название новый дом. Вскоре к такому варварскому методу стали прибегать по всей стране: такое впечатление, что состоятельный человек просто не может начать строить себе новый большой дом, пока не разрушит по меньшей мере несколько дюжин жизней.
Оливер Голдсмит сокрушался по поводу этой практики в длинной сентиментальной поэме «Покинутая деревня», навеянной визитом в поместье Ньюнэм-парк в Оксфордшире, где первый граф Харкорт снес старинную деревню ради того, чтобы у его нового дома были более живописные окрестности. Хотя бы в данном случае судьба отомстила Харкорту. По завершении работ граф пошел прогуляться по своему преобразившемуся поместью, но забыл про заброшенный деревенский колодец, свалился в него и утонул[71].
Гораций Уолпол считает, что подобный ров-изгородь придумал Бриджмен; и, возможно, именно он подал эту идею Ванбру. Хотя, возможно, было наоборот, и именно Ванбру подсказал идею Бриджмену. Точно известно лишь одно: к 1710-м годам у людей вдруг появилась масса идей о преобразовании ландшафта, особенно по части придания ему большей естественности.
Событием, которое, вероятно, внесло свою лепту в развитие этой моды, стал ураган 1711 года, прозванный «Великим ударом»: он повалил множество деревьев по всей стране, и люди заметили (многие, очевидно, впервые), каким приятным зрелищем были эти деревья. Как бы то ни было, англичане внезапно стали необычно привязаны к природе.
Эссеист Джозеф Аддисон стал рупором этого движения, написав серию статей в журнале Spectator под названием «Радости воображения», где предположил, что природа дает нам всю ту красоту, в которой мы нуждаемся. Требуется лишь немного организовать природу, и, как выразился Аддисон, «человек вполне способен превратить свои владения в приятный ландшафт». Он продолжает:
Я не знаю, одинок ли я в своем мнении, но, на мой личный взгляд, гораздо приятней смотреть на дерево во всей его роскоши и хитросплетении сучьев и веток, чем на его подстриженный вариант, превращенный в геометрически правильную фигуру.
И весь мир вдруг согласился с Аддисоном. Состоятельные домовладельцы пустились устраивать в своих поместьях извилистые дорожки и озера неправильной формы, но сначала улучшения касались главным образом парковой архитектуры. По всей стране богачи добавляли на свои земельные участки гроты, храмы, смотровые башни, искусственные развалины, обелиски, причудливо украшенные беседки, зверинцы, оранжереи, пантеоны, амфитеатры, скамьи, ниши для бюстов героических персонажей, статуи нимф и прочие проявления человеческой фантазии. И это были не какие-то там орнаментальные мелочи, а весьма массивные монументы! Мавзолей в замке Говардов, спроектированный Николасом Хоксмуром (ныне в нем покоится покровитель Ванбру, третий граф Говард), по размеру и стоимости не уступал любой из лондонских церквей Кристофера Рена.
Роберт Адам разработал план целого римского города со стенами и живописными руинами, который должен был разместиться на дюжине акров лугового склона в Херефордшире — только для того, чтобы мелкопоместному дворянину лорду Харли было на что посмотреть из окна за завтраком. Город так и не был построен, зато на свет появились другие поразительно масштабные произведения архитектуры.