«Этим летом я велела вскопать расчищенный к настоящему времени участок земли и засадила его картофелем. И Бог благословил мою первую попытку заняться земледелием». С юмором Унсет рассказывает об обильном урожае, который, к несчастью, некуда девать: «картошка в подарок никому не нужна» и «мы едим, сколько можем, — ибо я категорически не согласна выбрасывать выращенный мной же картофель»[352]. Весной она собиралась посадить фруктовые деревья и кустарники: «Будем надеяться, что к тому времени, когда я больше не смогу писать хорошо, у меня достанет самокритичности это заметить, да и деревья тогда подрастут настолько, что я буду иметь возможность по средам и субботам сидеть на лиллехаммерском рынке и торговать фруктами и овощами. Эта картина радует мне сердце!»[353]
Довольная и оживленная, Сигрид Унсет явно ощущала прилив новых сил и рассылала письма старым и новым друзьям. Она могла гордиться собой: работа над самым масштабным и успешным ее романом подошла к концу. Со своей старейшей подругой по переписке Деей Сигрид все это время поддерживала спорадические контакты — в последний раз написала ей, приступая к работе над «Крестом»: видимо, в знак благодарности за отзывы на ее книги, которые Дея публиковала в шведской прессе. Кроме того, Дея хотела получить фотографию и биографические сведения, необходимые для статьи о писательнице. Сигрид просила подругу избегать «подробностей о моей личной жизни», поскольку сплетен о ее со Сварстадом отношениях и так хватает. «Чаще всего люди не хотят больше жить вместе потому, что он или она встретили кого-то третьего — а в нашем случае третьего не найдешь, сколько ни ищи — каждый из нас живет замкнуто, как в монастыре, и от этого сплетни только разрастаются»[354]. Тон письма заметно веселеет, когда она принимается рассказывать о землекопах, электриках, малярах и перепачканных детях — жизнь в ее владениях бьет ключом, а самым бойким обитателем является, конечно, Андерс, взрослый и независимый, который возвращается домой из своих диких вылазок «с окровавленным лбом и разбитыми коленками». Приятели Ханса «без смущения заглядывают» к ней в кабинет и, как повелось, свободно устраиваются за обеденным столом. «Как ты понимаешь, я живу на селе»[355], — пишет Сигрид. Далее она дает строгие инструкции относительно использования фотографии, которую посылает: Дея должна проследить, чтобы ни одно издание не могло ее перепечатать. Сигрид Унсет категорически против публикации частных фотографий, к тому же, по ее мнению, можно ожидать «неприятностей» от мужа в случае, если какая-нибудь фотография с их детьми появится в прессе. «Правда, Ханс очень милый?» — спрашивает она у подруги и подписывается «твоя Сигрид».
Унсет благодарит Дею за присланные в подарок вышивки и вздыхает, что когда-то и она была неплохой рукодельницей, но теперь времени хватает только на вязание за чтением. В следующем письме Дея спрашивает, когда подруге пришла в голову идея написать историю о Кристин, дочери Лавранса. Сигрид не знает — «это случилось так давно». Притом она не работала над историческими источниками специально для книги — просто всегда любила средневековые тексты, «интересовалась историей права в Скандинавии и читала древние законы и средневековую теологию по той простой причине, что это мировоззрение и понимание общества были мне близки. Я вообще не верю в „развитие“ человечества на протяжении истории. В разное время люди видели мир по-разному, и средневековое мышление мне потому близко, что его законы созданы для людей, какие они есть, а религия — для людей, какими они должны быть»[356]. На многие вопросы старинной подруги, которой в свое время доверялось все, Унсет, по всей видимости, вообще не желает отвечать, во всяком случае подробно. Так, она заявляет, что не собирается заниматься журналистикой и выступать с докладами, «разве только на это появятся особые причины», и что «помимо работы и дома» у нее нет других интересов. На вопрос о ее любимых писателях она не знает, что и ответить, — упоминает Сельму Лагерлёф и еще несколько фамилий, однако не забывает сказать о Святой Биргитте, чьи откровения в настоящий момент читает. Со временем именно их она назовет своими любимыми произведениями.
Почему Унсет так сдержанна со старой подругой? Может быть, потому что та ведет себя как журналистка, а не как подруга? И даже то, что Дея оказалась полезной союзницей в деле популяризации ее творчества в Швеции, не могло смягчить Сигрид Унсет: она не собиралась впускать в свою жизнь прессу. Неважно, что на этот раз в роли журналистки, задающей вопросы, выступила Дея Форсберг. Потому-то ничего не было сказано ни о взглядах Сигрид на искусство, ни об интересе к цветам, ни о усердных наблюдениях за птицами. Может быть, именно этот момент стал началом конца старой дружбы? Сигрид Унсет вновь умоляет не трогать ее частную жизнь: «Я не хочу, чтобы посторонние знали о моей жизни с детьми»[357].
Хотя Сигрид Унсет четко разделяла работу и частную жизнь, это не мешало ей оказывать активную помощь коллегам-писателям, как частным образом, так и при посредничестве Союза писателей, где она пользовалась заслуженной славой внимательного читателя книг своих собратьев по перу. Унсет присутствовала на каждом заседании Экспертного совета, нередко именно по ее предложению нуждающемуся коллеге выделяли стипендию или оказывали внимание каким-либо иным способом. По мере поступления прибыли от «Кристин, дочери Лавранса» Унсет начала переводить все больше денег в фонд помощи писателям, предупреждая отвечающего за распределение Арнульфа Эверланна, что хочет остаться анонимной. «Только это должно остаться строго между нами», — писала она, намекая, что, возможно, Хельге Крогу или, например, Кристоферу Уппдалу не помешает денежная помощь[358]. Суммы, которые она переводила, в четыре раза превышали ее годовой заработок секретарши. К тому же Сигрид Унсет завязала близкое знакомство с самыми респектабельными рецензентами и время от времени просила их замолвить словечко за кого-нибудь из ее коллег. В Лиллехаммере она поближе познакомилась с Туре Эрьясэтером и просто влюбилась в его изящный нюнорск{50}. Когда одна из его книг не удостоилась внимания столичной прессы, Унсет обратилась с просьбой к своему другу профессору Поске написать рецензию. Книга Эрьясэтера, на ее взгляд, выгодно отличалась от прочих творений энтузиастов нюнорска, которым была свойственна одна фатальная ошибка: они «не могут отделить зерна от плевел и называют эту смесь превосходной»[359]. Поске было отказался, но Унсет продолжала настаивать и в конце концов добилась своего — рецензия появилась. В других случаях — как, например, с книгами Йосты аф Гейерстама — она писала рецензии сама. Таким образом, Сигрид Унсет сознательно использовала свое влияние, чтобы привлечь внимание к некоторым малоизвестным писателям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});