Всем этим: своей любовью к цветам и растениям, желанием создать красивый дом, жить ради творчества и писать книги, тревогой за падчериц и пасынка — она делилась с Нини Ролл Анкер. Писательницы оставались близкими подругами несмотря на то, что были конкурентками. Обе в своем творчестве предпочитали исследовать женские судьбы, обе были признаны ведущими авторами среди современниц. И даже после публикации шедевра Унсет, который вывел ее на первое место, их дружба и сотрудничество в Союзе писателей продолжались.
Нини Ролл Анкер полностью признавала величие таланта подруги. «Подобно Доврским горам возвышается она над всеми нами», — записала она в дневнике[371]. Нини навещала Сигрид в Бьеркебеке, они ездили в Тронхейм за покупками и развлечениями, часто встречались в Кристиании и вели активную переписку. Правда, Сигрид, случалось, страдала многословием, и ее красноречие часто сосредотачивалось на себе, но подруга не возражала. Только об одном Сигрид Унсет молчала — скептик Нини Ролл Анкер почти ничего не знала о ее религиозных исканиях. Когда же все-таки Унсет позволяет себе вскользь упомянуть о чем-то связанном с католичеством, так ее занимавшим, то переходит на тон, исполненный самоиронии: «А вообще я сделалась заядлой реакционеркой, дорогая Нини. Накупила целую гору католической догматики и апологетики»[372].
Сигрид Унсет раскритиковала пьесу Ролл Анкер «Церковь», назвав ее фальшивой и наивной, хотя и догадывалась: подруге может показаться, что она, Унсет, «все глубже и глубже погружается в тьму суеверия». Нини Ролл Анкер хватило ума сохранить свои комментарии для дневника. Там она писала, что ничего другого по поводу «Церкви» от Сигрид Унсет и не ожидала — в конце концов, та бывает весьма кровожадной в своих высказываниях, однажды дошла до того, что предложила уничтожить всех немецких младенцев, чтобы от этого народа не осталось и следа. В один прекрасный день подруге еще отольется ее «чрезмерная заносчивость», полагала Нини Ролл Анкер[373]. Но несмотря на расхождения во взглядах на религию, писательницы продолжали дружить и держались единым фронтом в Союзе писателей. Возможно, со временем они научились попросту избегать тем, что могли бы повредить их сотрудничеству, столь выгодному обеим.
Зато своей стокгольмской подруге по переписке Хелене Нюблум Сигрид Унсет пишет о приготовлениях к «вступлению в Церковь» и о том, что возобновила некоторые из своих римских привычек, когда теперь посещает празднества в столице: «Вчера, после вечеринки в честь этой актрисы, где вино лилось рекой, я отправилась прямо на утреннюю мессу. <…> И никогда еще я с такой ясностью не понимала, что из этого — реальность, а что — иллюзия»[374]. Она все тверже уверяется в том, что «все дороги ведут в Рим, и я не могу больше ждать — я хочу идти»[375]. Брак придется аннулировать: «Было бы нечестно притворяться, что это для меня великая жертва». Она также не скрывает, что ее, и уже давно, мучает совесть по отношению к приемным детям: «Старшая падчерица — молодая девушка, ей двадцать один. Я ее очень люблю, а она — меня. Со средней мы всегда были не в ладах, младшему мальчику семнадцать, он умственно недоразвит и, пожалуй, не сможет сам о себе позаботиться, но его отец не хочет или не может это признать»[376].
После того как Сигрид Унсет съездила в Стокгольм навестить Хелену Нюблум, прикованную к постели, тон писем становится еще теплее. По возвращении домой она подробно описывает свои хлопотливые будни и прием все новых и новых гостей, а также нетерпение, с каким ожидает вступления в католическую церковь. «К сожалению, мой муж, судя по всему, добровольно не согласится с моим решением. С другой стороны, я сама во всем виновата, и мне остается только отвечать за последствия поступков, которые я когда-то совершила»[377]. После того как летом она побывала на освящении часовни Святого Торфинна, ожидание становится невыносимым. Если верить Сигрид Унсет, младший сын Ханс столь же нетерпелив. Ему очень хочется вместе с матерью присоединиться к церкви.
Два больших творческих проекта удались на славу. Однако то, что ей виделось общим основанием для творчества обоих супругов — брак, — лежало в руинах. Понимала ли она, готовясь порвать со Сварстадом, что в этом фиаско есть и ее вина? Можно сказать, что ее жизнь состоялась — у нее есть ее писательская карьера и карьера домохозяйки с детьми, цветами, домом и служанками. Но ей чего-то не хватает. Писательница Унсет сказала это еще в 1919 году, завершив свою «Точку зрения женщины» словами: «Soli Deo Gloria». Именно тогда она впервые обнаружила: она более не уверена в том, что человеку принадлежит честь сотворения Бога, что Бог — это идеальное представление человека о самом себе. Теперь же она сделала еще более важное открытие. Она услышала голос Бога и ощутила благодать. И захотела преклонить колена перед Господом.
НА РАСПУТЬЕ
Милость Божья
Лиллехаммер, Хамар.
Окончательное вступление в лоно католической церкви произошло довольно скоро. После того как Сварстад наконец подписал бумаги о раздельном проживании супругов, Унсет попросила сделать для нее исключение — ей не хотелось ждать развода. Принять католичество она могла только тогда, когда ее брак со Сварстадом будет признан епископом недействительным. Ответ пришел быстрее, чем она ожидала, и уже через два дня после того, как она получила разрешение, она могла, наконец, подчинить свою волю «Единственной Истинной Церкви». В День всех святых, осенью 1924 года, она направилась к своему «Камню». Soli Deo Gloria. Одному Господу слава.
Возможно, впервые в жизни Унсет по-настоящему почувствовала смирение. В знак этого она преклонила колена и прочла клятву новообращенной:
«Я, Сигрид Унсет, перед Святым Евангелием, возложив на него руку, признаю, что не может быть спасен человек без той веры, которой следует, которую проповедует и которой учит Католическая церковь. Мне больно оттого, что в своем заблуждении я грешила против нее, поскольку, будучи рожденной вне лона Католической церкви, почитала то и верила тому, что противоречит ее учению».
В ту субботу, 1 ноября 1924 года, она стоит на коленях перед алтарем часовни Святого Торфинна и держит в руках Евангелие от Матфея, открытое на словах: «Ты — Петр [Камень], и на сем камне Я создам Церковь Мою»{51}. Унсет провозглашает, что верит в чистилище, Судный день и вечную жизнь. Слова идут из глубины души: «Я поклоняюсь святым и благоговею перед иконами». Она принимает строгое учение ватиканской церкви и объявляет «с открытым сердцем и с искренней верой», что отрекается от «любого заблуждения, ереси или сектантства, противостоящего Святой Католической и Апостольской Римской церкви». Тихим монотонным голосом — как будто бы она говорит сама с собой — она заканчивает: «И пусть мне поможет Господь и Святое Евангелие, которое я держу в руках своих».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});