Работа над «Крестом» поглощала все ночи, и только неимоверное количество кофе и сигарет помогало еще как-то держаться. Даже по мнению самой Унсет, она уже успела растратить значительную часть отпущенных ей восьмидесяти-девяноста лет жизни. Нини Ролл Анкер она писала, что нередко работает до двух-трех ночи, а в шесть-семь утра ее будят дети. Это не совсем соответствовало истине, хотя прислуга могла подтвердить, что малыши и впрямь просыпаются довольно рано. Ведь после утренней инспекции «госпожа» чаще всего передавала детей как раз на попечение прислуги с предупреждением не тревожить ее до полудня или до часа дня. Иногда и до двух[350]. Иначе она просто не справилась бы.
В ноябре Сигрид Унсет повезла в Кристианию новую пятисотстраничную рукопись. С собой она взяла Моссе, но на сей раз радости от маленькой пассажирки было немного. Накануне девочка обварилась кипятком и теперь хныкала не переставая. Мать страшно переживала из-за несчастья и опасалась возможных последствий. Неужели придется отдать Моссе под присмотр врачей? Что с ней все-таки такое? По мере того как она становилась старше, она доставляла матери все больше хлопот. Хансу было трудно понять, что старшая сестра не отвечает за свои странные припадки и ничего не может поделать и с истериками, которые с ней время от времени случаются. Возможно, еще тяжелее писательнице было выносить муки совести при виде восторженной преданности, с какой Моссе всегда встречала вечерние посещения своей занятой матери. Тогда малышка прямо светилась от счастья — как и во время праздников или когда ее брали с собой на прогулку. В этот раз Сигрид Унсет везла ее на обследование в клинику доктора Фрёлика.
Профессор Монрад Крон мог сообщить радостную весть, что эпилепсии у Моссе нет. Он же предложил поместить девочку в клинику Келлера, что находилась в местечке Брейнинг, рядом с Вейле, в датской провинции Ютландия. По мнению Крона, это учреждение могло обеспечить наилучший уход за душевнобольными детьми. Сигрид Унсет не была в этом так уверена. Она предпочла отложить принятие решения до будущего года, когда съездит в Данию и посмотрит на клинику своими глазами. А пока обратила свою энергию на ближайшие цели — публикацию новой книги и подготовку к новому семейному Рождеству. Посетив Сварстада в его промозглой мастерской и наслушавшись, как он кашляет — Сварстад считал, что отопление помещения с пятиметровым потолком встанет ему слишком дорого, и предпочитал выносить холод, — Сигрид ощутила угрызения совести и снова пригласила всех на Рождество в Бьеркебек. Теперь со Сварстадом постоянно жила только Гунхильд и время от времени Тронд. Эбба осенью получила место в датской народной школе, тем самым на год освободившись от ведения домашнего хозяйства.
В первой половине 1923 года писательница не собиралась начинать новую книгу — вместо этого она планировала заняться переводом некоторых саг, а весной — съездить в Данию. В Дании она навестила Эббу и вместе с ней отправилась смотреть клинику Келлера. Хотя то, что она там увидела, только укрепило ее подозрения — она бы ни за что на свете не могла оставить свою малышку Моссе в каком-то учреждении. Зрелище такого количества несчастных детей, собранных в одном месте, вызывало ощущение горечи и бессилия. Решив свою дилемму, Сигрид с легким сердцем могла наслаждаться поездкой по старой доброй Дании, которую всегда любила и где в последние годы завязала новые контакты благодаря своей писательской карьере. Она также посетила Виборг, где ее прадед Вильгельм Адольф Ворсё с 1802 по 1828 год исполнял обязанности священника прихода Лоструп, — писательница всегда с увлечением изучала историю своей семьи. А на день битвы при Дюббеле она приехала туда, чтобы отметить эту героическую страницу борьбы датчан с немцами. В памяти оживали рассказы матери о том, как она ребенком прикладывала ухо к земле, чтобы услышать глухой грохот прусских пушек в Дюббеле в 1864 году.
Погостив еще несколько дней в Копенгагене у друзей-художников Агнес и Харальда Слот-Мёллеров, Сигрид Унсет вернулась домой, где ее ожидали хлопотливые будни. Этим летом помимо собственных детей она взялась присматривать за детьми сестры Рагнхильд, которая была прикована к постели с серьезным воспалением почек. Сигне хватало забот со своей семьей и матерью. «Шведские дети», четырех лет и шести лет от роду, делали все от них зависящее, чтобы хозяйка Бьеркебека и две ее служанки не скучали.
Она все чаще подписывает личные письма «Сигрид Унсет». А ведь ее обычной подписью, будь то в деловой корреспонденции или в переписке с друзьями, с 1912 года было «Сигрид Унсет Сварстад», хотя она и сохранила «Сигрид Унсет» в качестве литературного имени. Когда она наконец решила возобновить контакт со старым приятелем Йостой аф Гейерстамом, то была уже только «Сигрид Унсет». Конечно, с тех пор как они последний раз виделись в Лаургорде в 1917 году, Унсет опубликовала несколько рецензий на его книги, но, будучи поглощенной Кристин, за все эти годы так и не смогла найти время, чтобы поддерживать знакомство, как собиралась. Теперь она написала ему с предложением купить его рисунки. Годы пролетели незаметно, как можно понять по письму: «Мои дети уже большие — Андерс, не знаю, помните ли Вы его, превратился в ладного паренька, а вот больная малышка так и не поправилась — и не поправится. Не помню, говорила ли Вам, что три с лишним года назад у меня родился еще один сын — он, слава Богу, здоров и красив, только неимоверно избалован»[351].
Сигрид делится со старым товарищем по горным походам и родственной писательской душой своей радостью — рассказывает о строительстве в Бьеркебеке: «Пока я обзавелась собственным домом — невероятно старомодным и непрактичным, но он меня устраивает, хотя и требует невероятных затрат — к вящему негодованию людей практичных. Естественно, я обожаю свой дом». Она знала, что и ее желание разбить сад и огород Йоста тоже поймет: тот сам много лет вел хозяйство на хуторе в Сунн-фьорде, не переставая параллельно писать книги и рисовать.
«Этим летом я велела вскопать расчищенный к настоящему времени участок земли и засадила его картофелем. И Бог благословил мою первую попытку заняться земледелием». С юмором Унсет рассказывает об обильном урожае, который, к несчастью, некуда девать: «картошка в подарок никому не нужна» и «мы едим, сколько можем, — ибо я категорически не согласна выбрасывать выращенный мной же картофель»[352]. Весной она собиралась посадить фруктовые деревья и кустарники: «Будем надеяться, что к тому времени, когда я больше не смогу писать хорошо, у меня достанет самокритичности это заметить, да и деревья тогда подрастут настолько, что я буду иметь возможность по средам и субботам сидеть на лиллехаммерском рынке и торговать фруктами и овощами. Эта картина радует мне сердце!»[353]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});